крестоносца, отправившегося завоевывать Гроб Господень или крестить язычников, 
чем для человека ХХ века. И великий магистр Черного ордена Генрих Гиммлер был 
среди них первым.

Последнее фото главы Черного ордена
Истоки верности и ловушка для немца, или О том, к чему приводят опрометчиво 
данные клятвы и чем чревато принесение присяги 
… Там, где кровь герои льют,
Буйно вырастет вновь трава,
Разнесут повсюду весть
Скальды, что на свете есть
Те, кому мужская честь
Много дороже, чем голова.
Антон Кудрявцев. «Смерть Гуннара»
Надо признать, что о морально-нравственных устоях, которые лидеры Третьего 
рейха считали единственно подходящими для своих подданных, мы знаем совсем 
немного. Но о чем можно сказать с уверенностью, так это о том, что в основе 
всего лежала верность. Не режиму, не правящей партии и не ее лидеру, но 
верность слову, клятве, присяге. Для немца первой половины ХХ века, будь то 
мелкий клерк, рабочий или кадровый офицер, данное слово значило гораздо больше, 
чем мы склонны предполагать. Нарушить его, пойти на измену было не то чтобы 
чем-то аморальным, постыдным, заслуживающим презрения, – но немыслимым, 
настолько идущим вразрез с нормальной линией поведения, что о таких случаях 
можно говорить как об исключениях из правил, еще раз эти правила подтверждающих.
 И это не было чем-то привнесенным извне. Напротив, речь идет о чертах 
национального характера, имманентно присущих немцам. Об особенностях 
германского менталитета.
Откуда они взялись и как сформировались? Ответить на этот вопрос несложно. В 
первую очередь нужно вспомнить столь нелюбимое лидерами НСДАП христианство. 
Правда, нам придется говорить о двух его конфессиях, разделивших Германию 
надвое. Каждая повлияла на формирование национальных черт по-своему, однако 
результат, о котором идет речь, был один: понятие чести и верности было свято 
для всех.
Север Германии на протяжении трех столетий был протестантским. Как следствие, и 
этика у граждан Пруссии, Голштинии, Мекленбурга и т. д. была соответствующая – 
протестантская. Довольно специфичная, во многом вполне соответствующая тому 
образу немца, а точнее – пруссака, что многократно высмеивался в анекдотах. К 
тому же в северных землях в большей степени развивалась промышленность, что 
также влияло на формирование национального характера. Именно отсюда прусская 
прагматичность, чересчур рациональный подход к жизни, традиционно принимавшийся 
окружающими народами за черствость. Сухость в общении, пунктуальность, 
размеренность всей жизни и подчинение правилам каждого поступка, дисциплина, 
сравнимая разве что с армейской, – эти качества, которые традиционно 
преувеличивались пропагандой стран, ведущих с Германией очередную войну, были в 
той или иной мере действительно присущи немцам северных земель.
У южан – саксонцев, баварцев, швабов и других, исповедовавших католическую веру,
 был несколько иной менталитет. Их верность клятве, да и просто обещанию, 
происходила от иных корней – из почтения к присяге как к обещанию перед лицом 
Господа. Жителям сельскохозяйственных регионов Германии были в большей степени 
свойственны сентиментальность, набожность, да и вообще они отличались от своих 
северных соотечественников: были более жизнелюбивыми, общительными, шумными, – 
но при этом тоже являлись законопослушнейшим народом, идеальным материалом для 
создания армии. Так что в принципе мы с полной уверенностью можем говорить о 
верности присяге как о чем-то, свойственном если не всем немцам, то большинству 
из них.
Еще одним фактором, едва ли не более важным, чем воздействие католической веры 
и протестантского морализаторства, была, разумеется, война. Германия вела войны 
– то успешные, то проигрышные – на протяжении всей своей истории. Это вполне 
понятно: немцы всегда были воинственной нацией, что неоднократно замечали их 
подчас более продвинутые в военном искусстве, но в то же время более 
миролюбивые соседи. Естественно, в обществе закрепилось специфическое 
представление об идеальном мужчине как о военном. Это видение мужского идеала 
властвовало над умами как во времена расцвета Германской империи, так и во 
времена раздробленности.
По условиям Вестфальского мира, которым завершилась Тридцатилетняя война, 
Германия была разбита на множество мелких государств, зачастую почти 
нежизнеспособных вследствие своих микроскопических размеров, и превратилась из 
мощной империи в «лоскутное одеяло» – источник ремесленников для всех 
стран-соседей и родовитых, но бедных невест для королевских династий окружающих 
стран.
Мало того, можно сказать, что распад страны на множество мелких княжеств, 
королевств и курфюршеств укрепил его. Потому что карликовые государства были в 
большинстве своем довольно милитаризованными и агрессивными, их правители 
признавали вооруженное столкновение идеальным средством решения территориальных 
конфликтов – даже если спорная территория была размером с письменный стол. 
Естественно, что этические и моральные устои, сформировавшиеся в таких условиях,
 не могли не испытать сильного влияния армейской культуры. Беспрекословное 
подчинение приказам, субординация, верность долгу стали частью немецкого 
менталитета, а армия превратилась в элиту общества. Быть дворянином и не 
служить, высоко ставить себя и при этом не иметь отношения к армии было просто