3 февраля 1941 г. я и Йодль присутствовали на совещании в штаб-квартире фюрера, 
на котором начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер во всех 
подробностях изложил оперативный план русской кампании, разработанный ОКХ. 
Гальдер доложил о последних данных стратегической и армейской разведок о 
положении противника, пограничных инцидентах на демаркационной линии и 
пропускной способности железных дорог в пограничных областях. Последний пункт 
особенно заинтересовал Гитлера, поскольку он намеревался осуществить переброску 
танковых [269] соединений, находящихся на переформировании, перевооружении и 
доукомплектовании в Средней Германии, а также передислокацию вновь 
сформированных танковых дивизий в последнем эшелоне «остова развертывания». 
Доклад Гальдера представлял собой впечатляющую картину состояния военных 
приготовлений Советского Союза — при этом я обратил особое внимание на 
зафиксированную фронтовой разведкой и пограничной охраной передислокацию 
усиленных русских дивизий в районы на западной границе СССР. Нельзя было 
сказать со всей определенностью, готовились ли русские к внезапному нападению 
или же усиливали оборонительные порядки. Приподнять завесу секретности могло 
только... немецкое наступление. 
ВОЙНА НА УНИЧТОЖЕНИЕ
30 марта 1941 г. в Берлине, в здании рейхсканцелярии, состоялось совещание 
старшего начальствующего состава трех составных частей вермахта в связи с 
предстоящим открытием Восточного фронта. С определенным трудом мне удалось 
добиться, чтобы программную речь фюрера смогли услышать и все начальники 
управлений ОКВ. В небольшом зале для совещаний были, как для доклада, 
расставлены ряды стульев, в центре была установлена трибуна для оратора. 
Появился Гитлер, необыкновенно энергичный и собранный, и произнес одну из своих 
безукоризненно отшлифованных и тщательно продуманных речей. 
Военно-политическое положение рейха и откровенно агрессивные намерения западных 
держав — Англии и Америки — поставили нас перед неизбежностью войны с Россией. 
Каждый день промедления только ухудшает наше и без того сложное положение, 
изменяет соотношение сил — и опять не в нашу пользу: военно-стратегические 
[270] запасы противника неисчерпаемы, в то время как мы уже использовали 
практически все наши кадровые и материальные резервы. Решение остается 
неизменным — нанести упреждающий удар и ликвидировать угрозу. 
Рано или поздно противостояние двух диаметрально противоположных мировоззрений 
должно было привести к открытому столкновению. Мы не можем закрывать глаза на 
угрозу общеевропейского масштаба. Проблему нужно решать сейчас, а не 
откладывать ее до лучших времен. Никто после него в Германии не будет обладать 
достаточным авторитетом, чтобы взять на себя ответственность за превентивную 
войну, никто не сможет остановить большевизм, прежде чем тот окончательно не 
поглотил Европу. Как никто другой в Германии, он знает разрушительную мощь 
коммунизма, потому что всю свою жизнь борется против него и отдает все силы за 
будущее Германии и рейха. Это будет война не на жизнь, а на смерть; война, в 
которой решится судьба немецкого народа, поэтому он требует забыть о 
традиционных правилах и неписаных законах ведения рыцарской войны — так, как 
это принято делать у большевиков, а наилучшим подтверждением его слов являются 
агрессивные действия коммунистов в Прибалтике, Бессарабии и Финляндии. 
Коммунистическое правительство не признает Гаагскую конвенцию о ведении 
сухопутной войны и не считает обязательным исполнять Женевское соглашение о 
военнопленных. Он требует не считать комиссаров солдатами и соответственно не 
обращаться с ними, как с военнопленными, а расстреливать на месте. Комиссары — 
становой хребет коммунистической идеологии, полномочные представители Сталина в 
войне против собственного народа, наделенные неограниченной властью над жизнью 
и смертью простых солдат — должны быть уничтожены. Ликвидировать их — значит 
сохранить [271] драгоценную германскую кровь на фронте и в тылу. 
Особая статья — обращение с гражданским населением на оккупированных 
территориях и подсудность военнослужащих, «совершивших наказуемые акты, 
вызванные озлоблением против еврейско-большевистской системы». Он наделяет 
главнокомандующих властью не отдавать солдат и офицеров вермахта под суд. 
Советские военнопленные не подлежат отправке на территорию рейха, поскольку их 
использование в качестве рабочей силы представляет определенную опасность, 
прежде всего, из-за негативного политического влияния, от которого ему уже 
удалось избавить немецкий рабочий класс, и, наконец, из-за угрозы прямого 
саботажа. 
Гитлер приблизительно представлял себе, какую реакцию могут вызвать его слова в 
офицерской среде, поэтому закончил свою речь небезызвестной тирадой: 
«Я вовсе не требую, чтобы генералы понимали скрытый смысл моих приказов, я 
требую безоговорочного повиновения...» 
Тогда же и появился проект пресловутого приказа «Об особых областях» в 
дополнение к основополагающей директиве № 21 «Барбаросса» — о подготовке к 
войне на Востоке. Наряду с особыми полномочиями Геринга вышеупомянутые 
документы командования возлагали всю полноту исполнительной власти на восточных 
территориях на главнокомандующего сухопутной армией, а также рейхсфюрера СС и 
шефа германской полиции Генриха Гиммлера как гаранта безопасности в тылу 
немецкого фронта. Против предоставления особых полномочий последнему я 
безуспешно боролся со времен польской кампании, поскольку был убежден, что в 
своем стремлении к власти Гиммлер не остановится перед злоупотреблением 
служебным положением со всеми вытекающими отсюда последствиями. [272] 
Несмотря на многочисленные протесты и поддержку Йодля мне так и не удалось 
убедить Гитлера изменить свое решение. 
Только через несколько дней я обменялся с Браухичем впечатлениями от речи