«Риббентроп принес телеграмму из лондонского посольства: вчера ночью Англия и 
Польша подписали пакт о взаимопомощи. Разве я не говорил вам вчера, что во всем 
виноваты итальянцы? После того как Италия заявила о своей позиции в 
германо-польском конфликте, англичане ратифицировали пакт. Немедленно 
прекратите все передвижения армейских частей — мне нужно время для переговоров. 
Вызовите ко мне Браухича и Гальдера, а сами идите в музыкальный салон. Аттолико 
доложит о полученном из Рима ответе». 
Отдав необходимые указания, я отправился в салон, где уже находились Гитлер и 
Риббентроп. Фюрер молча протянул мне текст письма с перечнем требующегося 
итальянцам сырья. Я откровенно потерял дар речи. Между тем фюрер обратился к 
Аттолико и заметил, что, по всей видимости, произошла ошибка при передаче 
текста или же банальная описка, поскольку указанные цифры фантастичны. 
Итальянец принялся уверять, что цифры подлинные — потребности итальянской 
промышленности в сырье действительно велики. Фюрер приказал мне связаться с 
нашим военным атташе фон Ринтеленом и еще раз уточнить цифры у генерала 
Каваллеро, начальника итальянского генштаба («Командо Супремо»). 
Гитлер высказал предположение, что итальянцы умышленно указали заведомо 
нереальный тоннаж требующегося им сырья, чтобы мы отказались от обязательств, а 
дуче с «чистой совестью» умыл бы руки. [228] 
Поступившая от фон Ринтелена информация подтвердила аутентичность итальянских 
запросов, которые Германия была просто не в состоянии удовлетворить. 
Главнокомандующий сухопутной армией и начальник генштаба уверили Гитлера в том, 
что передислокация немецких войск к польской границе осталась незамеченной 
неприятелем — маскировка не нарушена. В ответ фюрер назвал окончательную дату 
операции — 31.8.1939. Соответствующий приказ в войска поступит 30.08, не 
позднее 17.00. 
В последующие дни я находился в рейхсканцелярии с утра до позднего вечера, 
однако беседовал с Гитлером только трижды, поскольку он проводил одно 
политическое совещание за другим. 
Первая беседа состоялась в зимней оранжерее, когда Гитлер зачитал мне список 
политических требований немецкого правительства: 
1. Вольный город Данциг возвращается в состав германского рейха. 
2. К нему через коридор прокладывается экстерриториальная железная дорога и 
экстерриториальная автострада. 
3. В состав рейха возвращаются не менее 75% земель, заселенных фольксдойче. 
4. Под контролем международных организаций в отторгнутых областях необходимо 
провести референдум о возвращении в состав рейха. 
Гитлер спросил, что я думаю по этому поводу; я ответил, что требования более 
чем умеренные и абсолютно справедливые. 
Во второй раз я встретился с Гитлером 30.08. Он сказал, что у него нет ни 
минуты свободного времени для меня, поскольку как раз сейчас он собирается 
диктовать ответ Даладье. Тот взывает к чувству фронтового братства и призывает 
не допустить развязывания войны. Искреннее и доброе письмо 
фронтовика-окопника — [229] пример того, как относятся к проблеме войны за 
коридор во Франции. 
Третий раз я встретился с фюрером на совещании вместе с Браухичем и Гальдером 
во второй половине того же дня. Гитлер в очередной раз перенес день «X» — 
теперь на сутки, на 1.09 (1939). Он объяснил, что вплоть до 31.08 включительно 
намеревается ждать появления полномочного представителя польского правительства 
или наделения соответствующими полномочиями польского посланника в Берлине 
Липского. 1.09 — последний срок начала операции; если Варшава не примет 
ультиматум, день «X» переноситься не будет. 
У нас создалось впечатление, что фюрер сам не верит в то, что говорит. До сих 
пор наша уверенность в возможности избежать военной конфронтации базировалась 
на секретном германо-советском договоре от 23.08.1939 г.: в случае объявления 
Германией войны Польше Сталин выразил намерение принять участие в разделе 
польского государства и осуществить демаркацию областей, входящих в сферу 
интересов Германии и СССР, т.е. однозначно дал понять, что Советский Союз 
примет участие в оккупации Польши. Мы были убеждены, что, оказавшись в патовой 
ситуации, польское правительство никогда не решится на войну на два фронта, 
кроме того, мы верили, что Гитлер действительно стремится к мирному разрешению 
разногласий. 
На всякий случай я вызвал Йодля в Берлин сразу же после совещания Гитлера с 
генералами в Бергхофе 23.8.39. Согласно мобилизационному предписанию с 1.10.
1938 по 30.9.1939 он по-прежнему сохранял за собой пост начальника штаба 
оперативного руководства вермахта, т.е. находился в распоряжении ОКВ. Йодль 
прибыл в Берлин 26 или 27 августа и был, само собой разумеется, не в курсе 
последних событий — оберст Варлимонт и я кратко проинформировали его о 
происходящем. [230] 
В конце июля или в начале августа я отправил ему депешу с подтверждением 
назначения на должность командира вновь формируемой 2 горнострелковой дивизии в 
Райхенхалле — лишнее доказательство того, что в то время я даже не помышлял о 
возможности скорой войны. В ночь на 3 сентября я представил Йодля Адольфу 
Гитлеру в салон-вагоне спецпоезда фюрера по пути на Восточный фронт. 
1 сентября 1939 г. началось планомерное наступление вермахта на востоке. На 
рассвете авиакрылья люфтваффе нанесли удар по железнодорожным узлам, 
мобилизационным центрам, военным и гражданским аэродромам. Официального 
объявления войны не последовало — накануне Гитлер категорически отклонил наше 
предложение поступить сообразно законам и обычаям войны... 
Он никогда не посвящал солдат в свои политические планы — мы не знали, на каких