Немецкий солдат
У вдумчивого читателя может возникнуть вопрос: почему в книге, в которой
должны излагаться итоги и опыт второй мировой войны, приводятся рассуждения о
немецком солдате? Разве недостаточно наглядно показан он на страницах самой
истории? Разве в памяти старых солдат нет таких глубоких впечатлений, что им
достаточно только порыться в них, чтобы в полных блеска, страданий и позора
воспоминаниях увидеть отражение солдатской действительности, о которой
печатное слово может дать лишь весьма слабое представление?
Кто задает подобные вопросы, тот не признает исчезновения солдатских традиций
из сознания немцев. Главные события прусско-немецкой истории уже давно
перестали быть для нас современностью. Хуже того, в нашем сознании они
совершенно изменили свой образ. Их вытеснили другие. Разговоры о
ремилитаризации пробуждают сейчас сохранившееся у нас в душе чувство обиды
за собственное солдатское прошлое, и часто даже старые солдаты теряют основные
понятия о войне. Говорят, что немцу надоела солдатчина. Это не является
следствием тотального поражения, понесенного хотя и на поле боя, но не в
результате плохой боеспособности войск. Нормальной реакцией народа на
неудачный исход войны, вызвавшей такие колоссальные жертвы, является то, что
он чувствует себя усталым от всего, что напоминает ему о войне. Это — факт. Но
здесь речь идет о другом.
Национал-социалистское перенесение военных форм на все области жизни привело
к опошлению военной идеи. Армия не оправдала тех надежд, которые многими
возлагались на нее, как на единственно возможного противника, способного
оказать сопротивление силам зла внутри Третьей империи. На генералитет ложится
[38] ответственность за то, что он не препятствовал развязыванию войны, которую
он не одобрял. Те рассуждения об ответственности и судьбе, в которых запутались
немецкие генералы, мало интересуют общественное мнение и не влияют на его
приговор. Уважение к человеку зависит от того, как он действует в роковой для
него час. Если у него не хватает сил, то над ним ломается шпага, даже если он
может привести в свое оправдание самые веские доводы. Систематически
осуществлявшийся верховным командованием подрыв вооруженных сил, правда,
встречал в войсках удивительно сильное моральное сопротивление, но не мог не
вызвать и определенных последствий. Немногие оставшиеся в живых из тех, что
когда-то носили военную форму, по своему опыту хорошо знают, как безупречно
несли солдаты свою службу.
Выводом из всего этого является то, что немец начал сомневаться в полезности
своей военной службы. Она стала для него сомнительной! Это не так странно, как
может показаться на первый взгляд. История говорит, что в мирное время
вооруженные силы никогда не имели за собой сомкнутых рядов немецкого народа.
В период абсолютной монархии этого вообще не могло быть. А то, что в
освободительных войнах народ “поднимался” и “спешил к знаменам”, является
только легендой. С тех пор как буржуазия и рабочий класс выросли в политические
силы, армия стала не только объединяющим союзом, но одновременно и яблоком
раздора немецкой нации, которую на славу и позор не без оснований называли
“солдатской”. Но отнюдь не все слои населения относились с почтением к военной
службе. Особенную антипатию к пруссачеству питали немцы южных и юго-
западных районов, называвшие его “милитаризмом”. Это не удивительно. Ведь вся
Пруссия представлялась населению южных густо населенных провинций с их
более мягким климатом как бы одетой в военный мундир. Но на поле битвы новая
империя под прусским командованием нашла свое место. Во дворе казармы все
непрусское — будь то по происхождению или по складу мыслей —
противопоставлялось прусскому, причем в самой вызывающей форме. Конечно, не
следует думать, что военная служба за пределами прусских провинций была
непопулярной. Склонность к военной службе и одаренность [39] в этом отношении
не были только прусским качеством. Но на военной службе, как в фокусе,
сходилось все то противоречивое. что скрывалось в этом неприятном и неудобном
образе жизни.
В военной службе — иначе не может и быть — ярче, чем в любой другой области,
выступает основное внутреннее противоречие Германии — отсутствие единства
немецкого народа.
К внутригерманским проблемам прибавляется еще одна, имеющая всемирно-
исторический характер, которая отчуждает наших современников от военной
службы и заключается в том, что война в собственном смысле этого слова, как
военный конфликт между вооруженными силами соперничающих держав,
благодаря технике не только претерпевает изменения, но уже стала жертвой
техники. Этим самым солдатская служба в той форме, в которой мы ее понимаем,
ставится под вопрос. Становится понятным, почему поражение германских
вооруженных сил совпадает с уменьшением роли солдата на поле боя, а также с
концом эпохи национального государства, "в котором современная военная служба
выполняет одну из функций.
Начертанный судьбой путь немецкого солдата во второй мировой войне приводит
к совершенно неизбежному концу, и поэтому он должен рассматриваться только в
целом. Немецкая военная история, продолжавшаяся в течение двух тысячелетий,
прервана. Это не значит, однако, что немец, если он опять возьмется за оружие,
освободится от своих исторических устоев и традиций. Если даже он займется
созданием новой формы борьбы, не связанной с его историческим опытом, то все
равно он вынужден будет во всем придерживаться уроков истории. В
незначительной степени пострадают и внутренние законы солдатской службы. И
все же воин будущего принадлежит к новой эре военной истории. Если такой воин
действительно появится, то он придет не как простой носитель оружия, а как