насилию и, сломив волю к сопротивлению даже у самых стойких показными 
приготовлениями к расстрелам и демонстрацией работы огнемета, загружали их в 
грузовики и отправляли, согласно приказам, в Юденбург. В это же время выдачи 
производились во всех районах Германии и Австрии, занятых союзными войсками, а 
также во Франции, Италии, Северной Африке, Дании, Норвегии и других странах. 
Даже нейтральная Швеция неукоснительно проводила депортации интернированных и 
беженцев из Прибалтики. Швейцария, чтобы избавиться от русских, прибегла к 
методам психологического воздействия. Только Княжество Лихтенштейн сумело 
противостоять всем настояниям советского правительства и находившейся в стране 
советской репатриационной комиссии, не допустив нарушения государственных 
законов и христианских заповедей любви к ближнему{630} 7. По сообщению 
уполномоченного Совета народных комиссаров по делам репатриации 
генерал-полковника Ф. И. Голикова от 7 сентября 1945 года, советским властям 
было передано к этому моменту 2 229 552 человека{631}. В это число входили, 
во-первых, насильственно вывезенные в Германию "восточные рабочие" или беженцы 
с территории СССР, во-вторых, "освобожденные" военнопленные, по советской 
терминологии — "клятвопреступники и предатели", и, наконец, военнослужащие 
добровольческих формирований в рамках вермахта и солдаты РОА, скопом занесенные 
в категорию "преступников и бандитов"{632}. 
Какая судьба ожидала этих людей после выдачи? Вопрос этот был особенно актуален 
в отношении последней категории — активных борцов против сталинского режима. 
Британское правительство нимало не сомневалось в том, что эти люди выдаются "на 
верную смерть, пытки или нечеловеческие муки в ледяном аду 70-й параллели"{633}.
 После передачи депортируемые солдаты почти повсеместно сталкивались с первыми 
массовыми акциями возмездия. В Мурманске, Одессе, Юденбурге и Любеке массовые 
расстрелы производились едва ли не на глазах у англичан. Неукоснительно 
выполнялось одно из железных правил СМЕРШа — немедленное разделение семей. 
Офицеры Красной армии сначала весьма корректно отнеслись к группе старых 
эмигрантов, находившихся среди казаков, выданных в Юденбурге, но, как только в 
дело вмешался СМЕРШ, все сразу переменилось. Большая группа казачьих офицеров 
была переведена во Львов, оттуда их отправили в различные тюрьмы — в Лефортово 
и Бутырскую тюрьму в Москве (туда попали Красновы), а также в Свердловск, 
Новочеркасск, Владимир, Молотов и т.д.31. Приступили [240] к работе военные 
суды, выносившие смертные приговоры или осуждавшие на большие сроки — чаще 
всего на 25 лет — каторжных работ в лагерях Воркуты, Инты, Асбеста, Норильска, 
Тайшета, Караганды, Тапурбай-Нуры и других. Множество казаков были отправлены в 
лагеря Кемеровской области, где большинство раньше или позже скончалось, не 
выдержав чудовищных условий. 
Старший лейтенант Николай Краснов, внучатый племянник генерала, рассказал в 
своей книге "Незабываемое" некоторые подробности о судьбе солдат РОА, с 
которыми он сталкивался во время своего десятилетнего пребывания в лагерях{634}.
 Согласно его сведениям, офицеры из окружения Власова и штабные работники были 
сразу же отделены от остальных, а прочие власовцы вывезены в специальный лагерь 
под Кемерово, где органы СМЕРШа либо сотрудники НКВД или госбезопасности (3-е 
отделение управления лагерей) выискивали офицеров и пропагандистов, командиров 
полков и батальонов, рот, батарей и взводов, а также штабных офицеров. 
Большинство из них были приговорены трибуналами Восточно-Сибирского военного 
округа к смертной казни, остальные получили сроки в лагерях, чаще всего по 25 
лет. До 1944 года в СМЕРШе расстреливали всякого только за его принадлежность к 
РОА{635}, в 1945 году положение изменилось, но не сильно: по оценкам 
специалистов, 30% обитателей "власовских" лагерей было приговорено к расстрелу. 
Позже, однако, все члены РОА стали получать 25 лет лагерей. Бывшие офицеры и 
солдаты РОА находились в большинстве своем в спецлагерях, например в спецлагере 
№ 7 на железнодорожной линии Тайшет — Братск, но их можно было встретить и в 
других лагерях ГУЛага — на Колыме и Воркуте, в Камыш-лаге и Джезказгане и 
других местах. 
Рассуждая о страшной судьбе депортированных солдат РОА и добровольческих 
формирований, вновь обращаешься к основной проблеме, возникающей в связи с 
насильственными выдачами. Правовое положение этой группы, составлявшей после 
окончания войны, по оценкам верховного командования вермахта, 700 тысяч человек,
 определялось единственно внешним признаком — формой, которую они носили в 
момент пленения, а не их национальностью. Поскольку эти солдаты носили форму, 
которая даже с точки зрения союзных войск считалась "немецкой", все они, без 
исключения, имели статус военнопленных со всеми вытекающими отсюда 
последствиями{636}. Этот принцип был изложен в международной конвенции об 
обращении с военнопленными от 27 июля 1929 года, [241] и западные державы, 
подписавшие конвенцию, поначалу считали себя обязанными придерживаться этого 
положения. Так, еще 1 февраля 1945 года исполняющий обязанности 
государственного секретаря США Джозеф Грю в записке советскому поверенному в 
делах в Вашингтоне Новикову, указывая на необходимость "тщательной проверки" 
вопроса соответствующими инстанциями, заметил: 
В конвенции ясно говорится, что определяющим признаком в обращении с 
военнопленными является форма, которую они носили в момент пленения, и что 
сторона, берущая в плен, выясняя вопросы о гражданстве и национальности, не 
имеет права выходить за рамки "принципа формы"{637}. 
В армиях Великобритании и США воевало множество представителей других стран, в 
том числе стран Оси (немецкие и австрийские эмигранты, среди них было много 
евреев), и их следовало уберечь от опасностей, связанных с пленом. Поэтому на 
ранней стадии войны союзные державы недвусмысленно заявили в Берлине через 
тогдашние государства-протекторы, что всякий солдат английской или американской