добиться своего и прошел с 1-й дивизией РОА несколько сотен километров до Праги,
 поразителен. В сложной обстановке последних недель войны это было настоящим 
достижением. Именно в таких тонах — как о шедевре мастера — пишет о походе 1-й 
дивизии бывший командующий группой армий "Центр" фельдмаршал Шернер, восхваляя 
также патриотизм строптивого русского генерала. [151] 
Но вернемся к операции "Апрельский ветер". Между 8 и 10 часами утра командиры 
полков Артемьев и Александров-Рыбцов поняли, что продолжать атаку бессмысленно. 
После их донесения Буняченко приказал частям вернуться на исходные позиции, 
чтобы избежать уничтожительного флангового огня противника. Это отступление 
кое-где проходило довольно беспорядочно: подполковник Нотц, следивший в 
качестве наблюдателя за русскими штурмовыми группами, обнаружил на месте боя 
большое количество брошенного оружия, пулеметов, огнеметов и автоматов, 
принадлежавших нападавшим{404}. Дивизия получила разрешение вернуться в свой 
старый район расположения, но некоторые части, особенно артиллерия, должны были 
по приказу 9-й армии остаться на позиции перед плацдармом. А именно этого — 
раздробления своей армии — больше всего опасался Буняченко. Он немедленно 
заявил протест, сославшись на то, что в приказе Власова речь шла только об 
одной атаке. Он обратился к начальнику немецкой группы связи, прося содействия 
в отмене немецкого приказа и получении разрешения на безотлагательный поход 
всей дивизии в Богемию{405}. Пока майор Швеннингер связывался с армейским 
командованием, Буняченко самовольно приказал стоявшим на позиции частям, в том 
числе и артиллерийскому полку, отступать в район Грос-Мукрова, известив, 
впрочем, о своем решении соседние германские части, которые никак не могли 
понять, что происходит{406}. 
Такое неподчинение приказам перед лицом противника потрясло генерала Буссе и 
полковника Хольца, тем более что Буняченко под различными предлогами 
отказывался лично явиться в штаб-квартиру и объяснить свое поведение. До этого 
Буссе еще подумывал о том, чтобы перевести русских на фронт южнее Фюрстенберга 
и взамен получить немецкую дивизию для укрепления армейского корпуса С1, но 
сейчас он счел за благо избавиться от этой своенравной дивизии еще до начала 
советского наступления. В тот же вечер Хольц представил соответствующий запрос 
подполковнику де Мезье-ру из оперативного отдела, а начальнику генштаба ОКХ 
сообщили по телефону из штаба группы армий, что "в связи с некомпетентностью 
дивизии во время сегодняшней атаки и поступившими сведениями о 
недисциплинированности дивизии, предлагается разоружить ее и перевести в другой 
район". После этого вечером 13 апреля ОКХ отдало приказ об отходе дивизии на юг,
 в район Котбуса{407}. 
Атака 1-й дивизии РОА на плацдарм "Эрленгоф" была одним из последних 
наступлений немецкой армии на всем Восточном фронте. [152] Тут следует 
подчеркнуть два важных момента. Во-первых, эта атака готовилась совместно 
немцами и русскими и была осуществлена русскими при обеспечении максимально 
возможной поддержки немецкой стороны — в тот поздний час войны это был пример 
практической реализации немецко-русского братства по оружию. Во-вторых, даже в 
последние дни войны солдаты РОА под русским командованием вступали в 
вооруженную борьбу против советской системы и воевали мужественно и смело. Это 
признает даже советский автор Тишков, который пишет: 
власовские части... дрались с упорством, которое придает человеку отчаяние. 
Таким образом, в потерях, понесенных Советской Армией в берлинской операции, 
есть доля вины и Власова{408}. 
Действительно, советские части, оборонявшие плацдарм, понесли большие потери, 
но и потери власовцев убитыми и ранеными все источники называют 
"значительными"{409}». Подполковник фон Нотц, проникший на плацдарм с юга, 
сообщает, что видел "множество трупов с обеих сторон". 
Когда 1-я дивизия РОА в марте 1945 года прибыла на Одерский фронт, Буняченко 
был вынужден снять с постов начальника отдела пропаганды штаба дивизии капитана 
Нарейкиса и его заместителя старшего лейтенанта Апрельского и назначить 
начальником майора Боженко{410}. Основанием для этого решения послужило то, что 
оба офицера высказывались против участия в боях на Одере. Но по этому эпизоду 
нельзя судить о настроениях, царивших в дивизии, и о боеготовности этого 
первого крупного формирования РОА. Подполковник Артемьев позже писал: 
На протяжении трех недель, когда дивизия находилась в 12 километрах от 
передовой линии фронта, в ходе боя и особенно в период напряженных отношений с 
немцами, когда с их стороны можно было ожидать самых жестоких и крайних 
контрмер, ни один солдат русской дивизии не перешел на советскую сторону, хотя 
для этого имелись все возможности. В тот период каждый скорее погиб бы, чем 
перебежал бы к большевикам.*{411} 
Что касается "недисциплинированности", о которой вечером 13 апреля доносили из 
группы армий начальнику генштаба ОКХ, то [153] под этим определением 
подразумевалось нежелание Буняченко, ссылавшегося на статус союзника, следовать 
приказам, которые могли бы привести к распаду его войск. А обвинение в 
"некомпетентности" тоже отпадает, если вспомнить о том, что ведь и немецкие 
войска "после тяжелых, кровопролитных боев" не достигли успеха, сумев только 
лишь помешать расширению плацдарма "Эрленгоф". Кроме того, из-за местных 
особенностей объекта атаки и слишком тесной в пространственном отношении 
исходной позиции у дивизии не было возможности развернуться в полную силу. В 
дневнике боевых действий штаба ОКВ под 14 апреля отмечено, что, хотя атаки " 
примененных на нашей стороне русских сил" не дали результата, они показали 
"готовность этих сил к наступлению"{412}. [154] 
Глава 7. Поход в Богемию.
Сразу же после перевода 1-й дивизии из группы армий "Висла" в группу армий