советской печати о том, каким образом создавалась РОА. Те советские авторы, 
которые вообще признают, что советские солдаты становились на сторону 
ненавистных "немецких оккупантов", утверждают, что при вербовке в армию 
применялось — прямо или косвенно — насилие. Они пишут о "невыносимом голоде" в 
"концентрационных лагерях", о "жестоких истязаниях", которым пленные не в силах 
были противостоять{322}. Истощенные "голодом и пытками" и "доведенные до 
отчаяния", они "под угрозой физического уничтожения" были вынуждены вступать в 
Освободительную армию. "Несогласных расстреливали" или, как сказано в другом 
месте, наказывали непосильным трудом. В 1974 году во Франции демонстрировался 
советский пропагандистский фильм о Курской битве, где в одном из эпизодов 
генерал Власов хладнокровно приказывает расстрелять изможденных пленных, 
отказавшихся вступить в его армию. 
Однако связывать создание власовской армии с физическими лишениями пленных и 
насильственными методами вербовки — занятие довольно бессмысленное: к началу 
формирования РОА положение военнопленных давно уже нормализовалось. На самом 
деле, оно стабилизировалось еще раньше — к моменту создания [121] Восточных 
войск. Один офицер РОА позже писал: "Необходимо подчеркнуть, что питание 
военнопленных в лагерях к тому времени было удовлетворительным, так что желание 
вступить в РОА никак не диктовалось голодом"*. К тому же Власов вовсе не был 
заинтересован в пополнении своей армии за счет людей, не желавших воевать. Даже 
немцы при формировании Восточных частей придавали большое значение соблюдению 
принципа добровольности: Гитлер в приказе № 46 "0б усилении борьбы с 
бандитизмом на Востоке" от 18 августа 1942 года связывал дальнейшее 
развертывание "национальных формирований" с наличием "непременно надежных 
добровольцев, исполненных готовности воевать "60. Постановлением № 500 от 29 
апреля 1943 года ОКХ категорически запрещалось принимать в армию военнопленных 
без "тщательного отбора", нескольких месяцев испытательного срока и принесения 
присяги{323}. В советской литературе имеется также версия, по которой 
"гитлеровцам" удавалось привлечь добровольцев единственно "с помощью 
демагогической пропаганды, всяческих посулов, разжигания национальной 
розни"{324}. С другой стороны, эти добровольцы характеризуются как "бывшие 
кулаки, лавочники, разного рода националистический и разложившийся сброд", и, 
разумеется, мы нигде не найдем признания, что путь в РОА по собственной воле 
находили обычные советские офицеры и солдаты. Это явление противоречит 
догматическим заверениям о морально-политическом единстве советского общества, 
о "самоотверженном патриотизме советского народа", сплоченного вокруг "родной" 
коммунистической партии и "безгранично преданного" ей. Только в одной книге, 
появившейся в послесталинский период "оттепели", встречается краткое упоминание 
о политических мотивах этого явления. Л. Н. Бычков в работе о партизанском 
движении пишет: 
Используя последствия чуждых советскому строю политических ошибок и нарушений 
социалистической законности, допущенных по вине и при попустительстве Сталина 
("левацкие" перегибы при проведении коллективизации, массовые репрессии 1937-39 
гг., огульно-подозрительное отношение к окруженцам и т.д.), гитлеровцам удалось 
вовлечь в полицейские формирования в оккупированных районах наряду с классово 
враждебными и уголовными элементами и некоторую часть гражданского населения и 
военнопленных{325}. [122] 
Если даже немцам удавалось использовать в своих интересах недовольство системой,
 наличие которого в какой-то степени признает советский автор, то какого же 
успеха мог добиться Власов, говоривший о создании свободной России! Сообщение о 
событиях в Праге 14 ноября 1944 года вызвало подлинный взрыв патриотических 
чувств. В течение нескольких недель в личную канцелярию Власова в пригороде 
Берлина Далеме, Брюммерштрассе 32, шел нескончаемый поток писем от русских, 
находившихся в Германии, — военнопленных, восточных рабочих, беженцев{326}. 
Согласно доверенному лицу Власова Сергею Фрелиху, после провозглашения 
Пражского манифеста количество заявлений о приеме в армию ежедневно достигало 
двух с половиной — трех тысяч. Только 20 ноября 1944 года зарегистрировано 470 
коллективных телеграмм из лагерей военнопленных, 298 из них подписало 43 511 
человек, 172 были написаны от имени "всех" членов соответствующей рабочей 
команды или трудового лагеря. Если прибавить к этому индивидуальные заявления, 
то только в один этот день более 60 тысяч военнопленных заявили о своей 
готовности взять в руки оружие и воевать под командованием Власова за цели, 
провозглашенные Пражским манифестом. В конце ноября 1944 года число заявлений о 
солидарности с власовским движением достигло, вероятно, 300 тысяч. Канцелярия 
начальника штаба РОА и заместителя главнокомандующего генерал-майора Трухина, 
получавшая в день до 500 писем, заявила 16 декабря 1944 года в газете "Воля 
народа", что не в состоянии обрабатывать все заявления{327}. А 23 декабря 1944 
года президиум КОНР был вынужден объявить в печати о невозможности учесть все 
просьбы о приеме в РОА. Тех, кто не попал в армию, должна утешать мысль о том, 
что судьба Освободительного движения решается не только в боях на фронте, но 
также и в тылу, в самоотверженной работе в промышленности и сельском 
хозяйстве{328}. 
В это же время, в декабре 1944 года, полковник Зверев объезжал лагеря 
военнопленных в Норвегии, вербуя добровольцев в РОА. "Тысячи советских 
военнопленных" — цифра колеблется от 10 до 20 тысяч — заявили о своей 
готовности вступить в РОА, среди них было немало советских солдат, совсем 
недавно попавших в плен. Эти цифры, о которых Зверев и его спутник, бывший 
комендант Ленинграда полковник Ананьин, объявили на пресс-конференции в Осло, 
вызвали пристальное внимание всей норвежской прессы{329}. Цифры эти не были 
преувеличены — доказательством тому могут служить слова генерала