угрозы, к концу 1941 года в немецком плену оказалось не менее 3,8 миллиона 
красноармейцев, офицеров, политработников и генералов — а всего за годы войны 
эта цифра достигла 5,24 миллиона. Население, встречавшее захватчиков дружески и 
открыто, без ненависти или враждебности, миллионы красноармейцев, 
предпочитавших плен смерти «за Родину, за Сталина», — все это представляло 
собой значительные ресурсы для политической войны против советского режима. 
При известной доле воображения можно представить себе, что случилось бы, если 
бы Гитлер вел войну против Советского Союза в соответствии с собственными 
первоначальными пропагандистскими лозунгами — как освободительную, а не как 
захватническую. Можно также сослаться на мнение русского эмигранта барона 
Каулбарса, доверенного лица адмирала Канариса и германского абвера в русских 
вопросах, участника заговора 20 июля 1944 года, считавшего, что «создание 
русского национального правительства" поколеблет основы советской власти»{4}. И 
Каулбарс был не одинок. Генерал-майор Хольмстон-Смысловский писал вскоре после 
войны: 
Власов был продолжателем белой идеи в борьбе за национальную Россию. Для 
большевиков это было страшное явление, таившее в себе смертельную угрозу. Если 
бы немцы поняли Власова и если бы политические обстоятельства сложились иначе, 
РОА одним своим появлением, единственно посредством пропаганды, без всякой 
борьбы, потрясла бы до самых основ всю сложную систему советского 
государственного аппарата{5}*. 
Как заявил на допросе в 1944 году барон Каулбарс, 80% советских военнопленных 
выступали «за национальную русскую добровольческую армию в русской форме для 
борьбы против большевизма». О том же пишут Ю. Терновский и Т. Бездетный: «Было 
время — в самом начале войны — когда почти все пленные были готовы сражаться 
против большевизма даже в рядах немецкой армии»{6}. Генерал Власов и его 
ближайшие сотрудники, хорошо знавшие условия в СССР, даже в 1943 году 
высказывали уверенность в том, что радикальное изменение курса немецкой 
политики на востоке привело бы к крушению сталинского режима{7}. [9] 
Доподлинно известно, что Сталин панически боялся самой мысли о возможности 
появления на немецкой стороне русского правительства. И только вследствие 
немецкой политики в СССР, оскорбительной для национальных чувств русского 
народа, Сталин получил возможность поставить национальную идею на службу борьбе 
против иноземной угрозы своему правлению. Жесткими мерами (напомним хотя бы о 
расстреле главнокомандующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова и 
генералов штаба фронта) вкупе с ловко инсценированной пропагандистской 
кампанией советское руководство сумело в какой-то мере восстановить подорванную 
мораль Красной армии и преодолеть кризис. 
Хотя захватнические планы Гитлера не допускали мобилизации потенциала 
антисоветских сил, это не означало, что последние бездействовали. Русское 
антисталинское движение, располагавшее в немецком вермахте влиятельными 
покровителями и сторонниками, медленно, но верно пробивало себе дорогу даже в 
неблагоприятных условиях гитлеровской Германии. Несмотря на мощное 
сопротивление, оно все же стало "третьей силой"{8} между Сталиным и Гитлером и 
после поражений и неудач в конце концов оформилось в Освободительное движение 
генерала Власова. 
Так как немцы препятствовали созданию русского национального правительства и 
тем самым отпадали предпосылки для формирования русской национальной армии, то 
для советских граждан, желавших воевать против большевизма (поначалу к таковым 
относились лишь привилегированные представители национальных меньшинств и 
казаки, а впоследствии также украинцы, белорусом и русские) имелась тогда лишь 
одна возможность: вступать в "земляческие объединения", организованные 
германским военным командованием, или же идти добровольцами ("хиви") в немецкие 
части. Создание восточных легионов и восточных частей уже стало предметом 
обстоятельного исследования, история их продолжает изучаться. Здесь мы лишь 
упомянем, что к 5 мая 1943 года добровольческие объединения в рамках 
германского вермахта насчитывали 90 русских батальонов, 140 боевых единиц, по 
численности равных полку, 90 полевых батальонов восточных легионов и не 
поддающееся исчислению количество более мелких военных подразделений, а в 
немецких частях находилось от 400 до 600 тысяч добровольцев. Под германским 
командованием состояло несколько крупных "русских" формирований (1-я казачья 
дивизия, несколько самостоятельных казачьих полков, калмыкский кавалерийский 
полк) [10] [в оригинале отрывок текста отсутствует — И.Дубрава]. ...Добровольцы 
освобождались прямо из лагерей для военнопленных — в последнем случае им 
полагалось сначала пройти подготовительные курсы при Сталаге За в Луккенвальде, 
где полковник В. Поздняков (которого затем сменил подполковник Б. Власов) 
проверял их пригодность{9} Все курсанты официально освобождались из плена{10} и 
получали статус регулярных солдат Освободительной армии. Их обеспечивали 
обмундированием — серой полевой формой с погонами (по образцу русской 
дореволюционной армии), украшенной трехцветной — бело-сине-красной — русской 
национальной кокардой, с эмблемой РОА на левом рукаве. Начальником курсов 
Власов сначала назначил генерал-майора И. А. Благовещенского, бывшего 
бригадного командира советской береговой обороны{11}, а с июля 1943 года этот 
пост занимал генерал-майор Ф. И. Трухин, бывший начальник оперативного отдела 
штаба Балтийского особого военного округа (Северо-Западный фронт), выдающийся 
руководитель, сыгравший огромную роль в создании РОА. Когда в ноябре 1944 года 
Трухин был назначен начальником штаба Вооруженных сил Комитета освобождения 
народов России (КОНР), во главе курсов в Дабендорфе, утративших былое значение, 
стал подполковник Г. Пшеничный. 
Русское командование в Дабендорфе было организовано по следующему принципу: бок