государстве. Во главе его, по их мнению, встал гениальный, покоривший свой век 
фюрер, собравший вокруг себя технологов, осуществляющих управление государством 
без всяких сантиментов и поделовому. Тоталитарное государство представлялось 
им единственным спасением и возможностью установления жесткой дисциплины, к 
которым стремились миллионы немцев, стоявших вне политики. Однако вскоре 
близость к власть имущим отрезвила некоторых из них. Вместо демократической 
межпартийной борьбы появилась даже не единоличная диктатура фюрера, исходящая 
из его воли, а междоусобная возня довольно большого числа 
националсоциалистских иерархов, которым Гитлер для обеспечения собственного 
господства предоставил широкие права.
      Руководство СД, состоявшее в основном из интеллектуалов, более всего 
беспокоило то обстоятельство, что диктатор не показал себя реалистом и 
здравомыслящим государственным деятелем. Вместо понятной для всех 
рациональности и абсолютизированной деловитости руководство государства стало 
демонстрировать жесткую завоевательную политику, неконтролируемое упоение 
властью и вульгарный биологический национализм XIX века, связанный с бредовой 
идеей господствующей расы.
      Когда упоенный успехами диктатор аннексировал Чехословакию, между ним и 
некоторыми руководителями СС возникла трещина, правда, заметная лишь 
посвященным. Штандартенфюрер СС Райнхард Хён не забыл тот мартовский день 1939 
года, когда встретился на конной выездке с оберфюрером Бестом, который сказал 
ему доверительно: "Это — конец. До сих пор люди верили в то, что 
националсоциализм выражает народную идею, которая признает границы. С 
вступлением же войск в Прагу он превратился в империализм.
      Внешне подобные соображения не оставили никаких следов в мыслях и 
действиях фюреров СС. Охранные отряды следовали за Гитлером в его 
захватнических походах и расовых преступлениях, потакая его безумствам. Однако 
даже у Гиммлера порою возникали сомнения в правильности таких действий. Будучи 
в душе боязливым человеком, шеф СС стал задумываться. Если в период Судетского 
кризиса в 1938 году, Гиммлер был в числе тех, кто всецело поддерживал 
воинственные устремления диктатора, то уже в 1939 году, когда тот затеял спор 
изза Данцига, он понял, что Гитлер ставит все на карту в своей опасной игре.
      Гиммлер объединился с Германом Герингом, который по данцигскому вопросу 
занял уклончивую позицию, и встал в оппозицию Иоахиму Риббентропу, ставшему 
советником Гитлера. В начале апреля 1939 года он даже ездил в Данциг, чтобы 
призвать тамошнего правителя, гауляйтера Альберта Форстера, к умеренным 
действиям. Французский генеральный консул барон Ги де Турнель даже сообщил в 
Париж, что Гиммлер намерен сместить Форстера. Гиммлера поддержал председатель 
данцигского сената, конкурент Форстера — Грайзер, но решить этот вопрос шефу СС 
не удалось. Польский посол в Берлине рассматривал в те дни Гиммлера как 
противника войны. Швейцарский комиссар в Данциге Буркхардт писал генеральному 
секретарю Лиги Наций о распространявшихся там слухах, будто бы Гиммлер и 
Геббельс дистанцировались от Гитлера. Но это не соответствовало 
действительности. С осени 1938 года, в особенности после ноябрьских 
преследований евреев, Гиммлер сблизился с Герингом, но отошел от Геббельса.
      Несколько позже Гиммлер стал снова поддерживать воинственный курс Гитлера,
 но сохранил отрицательное отношение к Риббентропу, на которого взвалил всю 
ответственность за безрассудную политику развязывания войны. В окружении 
Гиммлера даже возникла иллюзия, что путем низложения Риббентропа можно добиться 
быстрого заключения мира с союзниками.
      «Это — не наша война, это — война Риббентропа!» — признался в тот период 
времени Геринг.
      Таковым было мнение и некоторых эсэсовских руководителей. Бывший посол 
Ульрих фон Хассель, видная фигура немецкого движения Сопротивления, узнал об 
этом в октябре 1939 года. При встрече с графом Вельцеком, бывшим немецким 
послом в Париже, тот сказал ему, что надо как можно быстрее прекратить войну. 
Хассель записал тогда в своем дневнике: «Он (Вельцек) общается с такими 
представителями руководства СС, как Штуккарт и Хёном, и утверждает, что они 
думают в принципе как и мы (сопротивленцы), рассматривая мысль о 
целесообразности сдачи Риббентропа, на съедение. В их кругах обсуждается даже 
состав нового министерства иностранных дел». Приведенные им подобные факты 
показывают довольно четко, что эти круги не разделяли слепой уверенности 
нацистского руководства в окончательной победе. Так, даже на гребне военных 
побед Хассель писал: «Об исходе войны эти люди думают попрежнему скептически и 
без ложного урапатриотизма».
      Это, однако, не означало потерю руководством СС внутренней убежденности в 
правоте политики силы, проводимой Гитлером. Охранные отряды, как и прежде, были 
готовы выполнить любой варварский приказ фюрера, шла ли речь о ликвидации 
евреев как народа, о планировании нового наступления на фронте, освобождении 
Бенито Муссолини изпод ареста или предотвращении отделения одного из 
сателлитов от Германии.
      Исключение составляла лишь интеллигенция в составе элиты СД. Она была 
достаточно умна, чтобы не поддаться на лживую пропаганду апостолов теории 
необходимости завоевания жизненного пространства для немецкого народа. В 
оккупационной политике различались значительные нюансы в понимании 
господствующего положения «черного ордена» и отношений господ и рабов. 
Гитлеровское руководство не хотело понимать, что своей голой логикой 
завоевателей и нежеланием видеть различий в тех или иных странах Европы оно 
способствует возникновению движения Сопротивления в них.
      То, что вдалбливалось Гитлером в отношении поведения в оккупированной