выразил свою полную уверенность в фюрере, он уехал рано утром, пообещав мне 
прислать новые детали, касающиеся уральских планов. Но до этого дело так 
никогда и не дошло, потому что события 9 февраля сделали мое участие в этой 
операции невозможным.
   Таким образом, задача разработки плана была доверена кому-то еще. Но затем, 
в лихорадке событий конца войны этот план потерял свое практическое значение.
17. Смертельная борьба последних месяцев
   Рано утром 9 февраля в штабе раздается телефонный звонок. Из Франкфурта 
сообщают, что прошлой ночью русские навели переправу через Одер у деревни Лебус,
 к северу от города, и при поддержке танков удерживают плацдарм на западном 
берегу реки. Ситуация более чем критическая, поблизости нет пехоты, чтобы их 
атаковать, и нет никакой возможности доставить туда тяжелую артиллерию, которая 
могла бы остановить противника. Таким образом, ничего не удерживает советские 
танки от того, чтобы начать марш на столицу, или, по крайней мере, перерезать 
железную дорогу и автомобильное шоссе Франкфурт-Берлин, которые являются 
жизненно важными для снабжения фронта на Одере.
   Мы летим туда, чтобы выяснить, насколько справедлив этот доклад. Издалека я 
уже вижу понтонный мост и задолго до того, как мы приближаемся к нему, по нам 
открывают огонь зенитные орудия. Русские приготовили нам нечто закуску! Одна из 
моих эскадрилий атакует мост, проложенный прямо по льду. У нас нет больших 
надежд на то, что мы сможем добиться чего-то существенного. Как мы знаем по 
опыту, иваны располагают таким количеством строительных материалов, что могут 
восстановить мост почти мгновенно. Я лечу низко над землей вместе с 
противотанковыми самолетами и ищу танки на западном берегу реки. Я могу 
разглядеть их следы, но не вижу самих стальных монстров. Или то были следы 
артиллерийских тягачей? Я опускаюсь еще ниже, чтобы быть абсолютно уверенным, и 
вижу танки, хорошо замаскированные в складках речной долины, на северном краю 
деревни Лебус. Здесь их, вероятно, штук двенадцать-пятнадцать. Что-то ударяет в 
крыло, попадание из легкой зенитной пушки. Я держусь низко, отовсюду стреляют 
зенитки, речную переправу защищают примерно шесть или восемь зенитных батарей. 
Зенитчики, похоже, давно играют в эти игры и приобрели большой опыт в борьбе со 
«Штуками». Они не пользуются трассерами, мы не видим тянущихся к нам нитей с 
нанизанными красными бусинками. Понимаешь, что они открыли огонь, только когда 
самолет вдруг резко вздрагивает от удара. Как только мы набираем высоту, они 
тут же перестают стрелять и наши бомбардировщики не видят, кого им атаковать. 
Только если лететь очень низко над целью, можно увидеть, как из ствола орудия 
вырывается пламя, похожее на огнь факела. Я думаю, что делать. Нет никакой 
возможности подойти к цели скрытно, так как плоская речная долина не дает 
возможности для такой тактики. Здесь нет ни высоких зданий, ни деревьев. 
Трезвое размышление позволяет мне сделать вывод, что опыт и тактические навыки 
могут помочь, даже если нарушены все основные правила, которые из них вытекают. 
Ответ: решительная атака и надежда на удачу. Если бы я всегда был таким 
авантюристом, я бы уже десятки раз мог лечь в могилу. Но рядом нет наших войск 
и мы находимся в 80 километрах от столицы Рейха, на опасно малом расстоянии, 
если к ней рвутся вражеские танки. Для длительных размышлений времени уже не 
остается. «На этот раз тебе придется положиться на удачу», – говорю я себе. 
«Пошел»! Я приказываю другим пилотам сохранять высоту, среди них несколько 
новичков и пока от них нельзя ожидать, что они нанесут большого ущерба 
противнику при такой обороне, наоборот, скорее всего мы сами понесем 
неоправданно высокие потери. Когда я спущусь ниже, и как только станут видны 
вспышки зенитных орудий, они должны будут сконцентрировать огонь своих пушек на 
зенитках. Всегда есть шанс, что это смутит иванов и повлияет на их точность. 
Здесь стоят несколько танков ИС, остальные – Т-34. После того, как четыре танка 
загорелись и у меня кончились боеприпасы, мы летим назад. Я говорю о своих 
наблюдениях и подчеркиваю тот факт, что я атаковал, лишь принимая в расчет 
близость Берлина, иначе такая атака была бы неоправданной. Если бы мы 
удерживали фронт еще дальше к востоку, я подождал бы более благоприятной 
ситуации, или по крайней мере того момента, когда танки выйдут из зоны защиты 
своих зенитных установок, сосредоточенных вокруг моста. После двух вылетов я 
меняю самолет, потому что мой получил повреждения от зенитного огня. В 
четвертый раз я лечу назад и вот уже пылают все двенадцать танков. Я лечу на 
бреющем над танком ИС, который извергает дым, но все никак не загорается.
   Каждый раз перед тем как идти в атаку, я поднимаюсь на 800 метров, потому 
что зениткам на такой высоте трудно в меня попасть. Оттуда я пикирую отвесно, 
отчаянно бросая машину из стороны в сторону. Когда я уже недалеко от танка, я 
выравниваю машину в момент выстрела, и затем ухожу в сторону над самим танком, 
следуя той же тактике уклонения, до того момента, когда я могу набирать высоту 
снова – вне досягаемости зениток. Мне конечно же нужно было бы заходить на цель 
медленнее, когда мой самолет лучше управляется, но это было бы самоубийством. 
Только благодаря обширному опыту и сомнамбулической уверенности в себе я 
способен выровнять машину на долю секунды и поразить танк в его наиболее 
уязвимые места. Конечно, такие атаки никогда не смогли бы провести мои коллеги 
по той простой причине, что у них нет достаточного опыта.
   Кровь яростно пульсирует в голове. Я знаю, что играю в кошки-мышки с судьбой,
 но этот ИС должен быть подожжен. Вновь на высоту 800 метров и вниз – на 
60-тонного левиафана. Он все никак не загорается! Меня душит ярость! Он должен 
загореться и будет гореть!
   На панельной доске мигает красный индикатор. Вдобавок и это! У одной из 
пушек заклинило затвор, в другой остался только один снаряд. Я вновь карабкаюсь 
вверх. Не сумасшествие ли рисковать всем ради одного-единственного выстрела?