лед. Если мы бомбим эти следы, иван просто переходи по льду в стороне от них. 
Это становится ясным для меня в первый же день, потому что я летаю над ними 
бесчисленное количество раз и кроме того, эти переправы не являются для меня 
чем-то новым, я знаю их по Дону, Донцу, Днестру и другим русским рекам.
   Поэтому, не обращая внимание на приказы, я концентрирую атаки на подлинных 
целях на обоих берегах реки: танках, автомашинах и артиллерии. Однажды 
появляется генерал, посланный из Берлина и говорит мне, что на фотографиях, 
сделанных с самолетов-разведчиков всегда появляются новые мосты.
   «Но», говорит он, «вы не докладывали, что эти мосты не разрушены. Вы должны 
продолжать их атаковать».
   «В общем и целом», объясняю я ему, «это вовсе не мосты», и когда я вижу, что 
его лицо превратилось в вопросительный знак, мне на ум приходит одна идея. Я 
говорю ему, что я только что собирался подняться в воздух и приглашаю его 
лететь со мной, и обещаю, что предоставлю практические доказательства этого. Он 
на мгновение колеблется, затем, видя любопытные взгляды моих молодых офицеров, 
которые слышали мое предложение с некоторым ликованием, он соглашается. Я отдаю 
подразделению приказ атаковать плацдарм, а сам приближаюсь к цели на предельно 
малой высоте и пролетаю от Шведта до Франфурта-на-Одере. В некоторых местах мы 
наталкиваемся на внушающий уважение зенитный огонь и генерал вскоре признает, 
что эти мосты на самом деле являются следами. Он видел достаточно. После 
посадки он очень доволен, что смог убедиться лично и делает соответствующий 
доклад. Мы освобождены от нашей ежедневной обязанности атаковать эти «мосты». 
Однажды вечером рейхсминистр Шпеер привозит мне новое задание от фюрера. Я 
должен разработать план для его выполнения. Он говорит мне кратко:
   «Фюрер планирует атаки на плотины гидроэлектростанции, снабжающих энергией 
военную промышленность Урала. Он ожидает, что производство вражеских вооружений,
 и в особенности танков, будет остановлено на год. Этот год даст нам шанс 
воспользоваться передышкой. Вам предстоит организовать эту операцию, но ни в 
коем случае вы не должны лететь сам, фюрер повторил это несколько раз».
   Я обратил внимание министра на то, что есть более подходящие кандидатуры для 
выполнения этой задачи, а именно, из командования авиацией дальнего действия, 
которые знакомы с такими вещами как астрономическая навигация и пр., гораздо 
лучше меня, получившего подготовку в бомбометании с пикирования и поэтому 
обладающего совершенно иным знанием и опытом. Более того, если я должен ставить 
задачу экипажам и остаться после этого в нормальном состоянии, я должен 
получить разрешение лететь самому.
   «Фюрер хочет, чтобы именно вы руководили этой операцией», возражает Шпеер.
   Я задаю несколько важнейших технических вопросов, относящихся к типу 
самолета и бомб, с помощью которых должна быть выполнена эта операция. Если это 
нужно сделать как можно быстрее, всерьез можно рассматривать только 
Хейнкель-177, хотя и не совсем ясно, окажется ли он пригоден для этой цели. С 
моей точки зрения единственной бомбой для такой цели является нечто вроде 
торпеды, но ее еще необходимо испытать в действии. Я отказываюсь от его 
предложения использовать тонные бомбы, я уверен, что с их помощью нельзя 
достичь успеха. Я показываю министру фотографии, сделанные в северном секторе 
восточного фронта, когда я сбросил две тонные бомбы на бетонные опоры моста 
через Неву и он не обрушился. Эта проблема, таким образом, должна быть решена, 
как и вопрос о моем участии в этой миссии. Вот мои условия, если фюрер 
настаивает на том, чтобы я взялся за эту задачу. Он уже знает мои возражения 
касающиеся того, что мой опыт относится к совершенно иной области.
   Я получаю досье с фотографиями заводов и с интересом их изучаю. Я вижу, что 
значительная часть из них находится под землей и они практически неуязвимы с 
воздуха. На фотографиях, которые были сделаны во время войны, изображена сама 
плотина, гидроэлектростанция и некоторые фабричные здания. Как эти фотографии 
были сделаны? Я вспоминаю мое пребывание в Крыму и складываю два и два. Когда 
мы стояли в Сарабузе и поддерживали себя в форме, занимаясь подъемом тяжестей и 
метанием диски после вылетов, на аэродроме часто приземлялся самолет, 
выкрашенный черной краской и из него сходили очень загадочные пассажиры. 
Однажды член экипажа сказал мне по секрету, что происходило. Этот самолет 
привез русских священников из свободолюбивых государств Кавказа, которые 
вызвались выполнить важные задания немецкого командования. Одетые в рясы и с 
развевающимися по воздуху бородами, каждый из них нес на груди небольшой пакет 
либо с фотокамерой, либо со взрывчаткой, в зависимости от их задания. Эти 
священники считали немецкую победу единственным шансом восстановить свою 
независимость и вместе с ней, свободу для своей религии. Они были фанатичными 
врагами большевистского мира и поэтому, нашими союзниками. До сих пор они стоят 
у меня перед глазами: люди с белыми бородами и благородными чертами лица, как 
будто вырезанными из дерева. Из глубины России они доставили фотографии, 
месяцами находились в дороге и возвращались после завершения своего задания. 
Если один из них исчезал, он, скорее всего, отдал свою жизнь за свободу или в 
результате неудачного прыжка с парашютом, застигнутый во время выполнения 
задания или на обратном пути за линию фронта. На меня произвел большое 
впечатление рассказ моего собеседника о том, как эти святые люди без колебаний 
прыгали в ночь, укрепленные верой в свою великую миссию. В то время мы 
сражались на Кавказе и их сбрасывали с парашютами над горными долинами, где 
жили их родственники, с помощью которых они намеревались организовать 
сопротивление и совершить диверсионные акты.
   Все это вспомнилось мне, когда я раздумывал над тем, откуда взялись 
фотографии этих заводов.
   После нескольких общих замечаний об общем ходе войны, в которых Шпеер