потому что ему до меня не дотянуться. У нас нет никаких бинтов. Местность, над 
которой мы летим, кажется малозаселенной и не особенно пригодной для посадки. 
Если мы приземлимся здесь, понадобиться Бог знает сколько времени чтобы 
получить медицинскую помощь и я истеку кровью. Поэтому я должен попытаться 
достичь Будапешта, который от нас в двадцати пяти минутах лета.
   Я чувствую, что быстро лишаюсь сил. Кровь все еще льется… Я испытываю 
странное чувство… какой-то транс… но я продолжаю лететь и все еще могу 
контролировать свои чувства. Я спрашиваю Гадермана:
   «Как ты думаешь, могу ли я неожиданно потерять сознание… или ослабею 
постепенно»?
   «Ты никогда не долетишь до Будапешта… по всей вероятности… но неожиданно 
сознания не потеряешь».
   Последние слова он произносит в добавление, скороговоркой, скорее всего, 
чтобы не расстраивать меня.
   «Тогда я лечу дальше… и попытаю счастья».
   Максимальный газ… минуты беспокойного напряжения… я не сдамся… я не… вот и 
летное поле с истребителями, Будапешт… выпустить закрылки… убрать газ… я 
приземляюсь… все…
 
***
 
   Я отправляюсь на операционный стол в частном госпитале. Медсестры столпились 
вокруг и смотрят на меня с любопытством. За спиной хирурга, профессора Фикка, 
стоит Гадерман, он качает головой. Он говорит мне потом, что когда я был под 
наркозом, то сказал несколько вещей, которые по всей вероятности, не смогли 
привести медсестер в восхищение. Что можно сделать в такой ситуации? Профессор 
Фикк объясняет, что в меня попали две пули из 13 мм пулемета, одна, которую он 
уже извлек, вошла под углом в бедро, а другая прошла навылет. Он говорит мне, 
что я потерял много крови и как только он наложит гипс, меня отправят в 
санаторий на озере Балатон для того, чтобы я быстрее восстановил свои силы и 
дал бы возможность своим ранам затянуться в тишине и покое. Тем временем прибыл 
Фридолин и ругает меня за то, что я вляпался во все это из-за своего 
любопытства, но хотя он прямо и не говорит мне этого, он рад, что не произошло 
ничего более худшего. Он докладывает, что мы должны перебазироваться в район 
Штульвессенбурга, а сами будем стоять в Боргоенде. Они закрепляют мои носилки в 
санитарном «Шторхе» и доставляют меня в Хевис на озере Балатон, где я должен 
пройти лечение в санатории доктора Петера. Я уже спрашивал профессора Фикка 
сколько времени займет мое выздоровление и когда я смогу хотя бы ходить, не 
говоря уже о полетах. Он дает уклончивый ответ, предположительно потому, что 
Гадерман уже рассказал ему о моей нетерпеливой натуре. Я настаиваю на том, 
чтобы доктор Петер немедленно снял мои повязки и сказал мне, сколько, по его 
времени, я буду здесь оставаться. Он поначалу отказывается снимать повязки, но 
затем, после долгих споров, он исследует рану и говорит:
   «Если не будет никаких осложнений, пролежите недель шесть».
   Вплоть до этого момента я не особенно беспокоился о ране, но сейчас я 
чувствую, что снова теряю все, обреченный на бездействие в то время, когда 
нужен каждый человек. Я в бешенстве. Вот так ситуация: моя нога в гипсе и я с 
трудом могу передвигаться. Но в одном я уверен твердо: долго это не продлится. 
Не имеет значения, как благотворно скажется на мне медицинский уход и отдых, я 
не смогу отдохнуть по-настоящему до тех пор, пока я не вернусь в полк и не 
начну летать с ним. Фридолин каждый день приезжает из Боргоенда и навещает меня 
с портфелем, набитым бумагами на подпись. Он держит меня в курсе боевых дел 
полка, всех его тревог и потребностей. Между Фармосом и нашим нынешним 
аэродромом полк был временно размещен, всего на несколько дней, на аэродроме в 
Весеке, пригороде Будапешта. Стоит плохая ноябрьская погода и несмотря на 
критическую ситуацию мы совершаем только несколько боевых вылетов. На восьмой 
день он посещает меня еще раз и приносит новость, что Советы атакуют Будапешт 
большими силами и уже захватили плацдарм на этой стороне Дуная; еще хуже то, 
что их новое наступление с юга по направлению к Балатону угрожает вбить клин 
между нашими позициями. Он совсем не удивлен, когда я говорю ему, что 
достаточно належался в постели и собираюсь встать и вместе с ним вернуться в 
полк.
   "Но… ". Он не заканчивает это предложение. Он знает о моем упрямстве. Сестра 
слышит, как Фридолин упаковывает мои вещи и не может поверить своим глазам, 
когда она заглядывает в дверь чтобы узнать, что происходит. Когда появляется 
предупрежденный ею доктор Петер, он застает меня уже готовым уйти. Я хорошо 
знаю, что он не может взять на себя ответственность и я ни о чем его не прошу. 
Он качает своей головой наблюдая за нашим отъездом. Через час автомобиль 
доставляет нас на станцию.
   На то время, когда полк расквартирован в Фармосе, мы стоим в деревне. Люди 
настроены к нам очень дружелюбно, чего можно было ожидать. Они надеются, что мы 
сможем остановить русских и освободить уже оккупированную часть их страны. Мой 
ординарец Дальман уже приготовился к моему приезду и натопил комнату в 
небольшом коттедже, без сомнения полагая, что она понадобиться в качестве 
больничной палаты. Проходит несколько дней и погода налаживается. Я летаю с 
первого же дня, укрепив ногу в гипсе дополнительными ремнями. Двигаться трудно, 
но как-то удается. В середине декабря из-за сильных дождей и мокрого снега наше 
летное поле становится все больше и больше похожим на болото и мы возвращаемся 
в Варпалоту. Этот аэродром расположен на сухом возвышенном месте и мы можем 
взлетать в любое время.