милях от нашей цели, впереди я уже вижу «Марат», стоящий у причала в гавани. 
Орудия стреляют, рвутся снаряды, разрывы образуют маленькие кудрявые облачка, 
которые резвятся вокруг нас. Если бы все это не было так убийственно серьезно, 
можно было бы даже подумать что это воздушный карнавал. Я смотрю вниз, на 
«Марат». За ним стоит крейсер «Киров». Или это «Максим Горький»? Эти корабли 
еще не участвовали в обстрелах. То же самое было и в прошлый раз. Они не 
открывают по нам огонь до тех пор, пока мы не начинаем пикировать. Никогда наш 
полет сквозь заградительный огонь не казался таким медленным и неприятным. 
Будет ли Стин пользоваться сегодня воздушными тормозами или, столкнувшись с 
таки огнем, не будет их выпускать? Вот он входит в пике. Тормоза в выпущенном 
положении. Я следую за ним, бросая последний взгляд в его кабину. Его мрачное 
лицо сосредоточено. Мы идем вниз вместе. Угол пикирования должен быть около 
70-80 градусов, я уже поймал «Марат» в прицел. Мы мчимся прямо к нему, 
постепенно он вырастает до гигантских размеров. Все его зенитные орудия 
направлены прямо на нас. Сейчас ничего не имеет значения, только наша цель, 
наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на 
земле от этой бойни. Но что случилось? Самолет Стина вдруг оставляет меня 
далеко позади. Он пикирует гораздо быстрее. Может быть, он убрал воздушные 
тормоза, чтобы увеличить скорость? Я делаю то же самое. Я мчусь вдогонку за его 
самолетом. Я прямо у него на хвосте, двигаюсь гораздо быстрее и не могу 
погасить скорость. Прямо впереди я вижу искаженное ужасом лицо Лемана, 
бортового стрелка у Стина. Каждую секунду он ожидает, что я срежу хвост их 
самолета своим пропеллером и протараню их. Я увеличиваю угол пикирования. 
Теперь он наверняка почти 90 градусов. Я чудом проскакиваю мимо самолета Стина 
буквально на волосок. Предвещает ли это успех? Корабль точно в центре прицела. 
Мой Ю-87 держится на курсе стабильно, он не шелохнется ни на сантиметр. У меня 
возникает чувство, что промахнуться невозможно. Затем прямо перед собой я вижу 
«Марат», больший, чем жизнь. Матросы бегут по палубе, тащат боеприпасы. Я 
нажимаю на переключатель бомбосбрасывателя и тяну ручку на себя со всей силы. 
Смогу ли я еще выйти из пикирования? Я сомневаюсь в этом, потому что я пикирую 
без тормозов и высота, на которой я сбросил бомбу, не превышала 300 метров. Во 
время инструктажа командир сказал, что тонная бомба должна быть сброшена с 
высоты одного километра, поскольку именно на такую высоту полетят осколки и 
сброс бомбы на меньшей высоте означил бы возможную потерю самолета. Но сейчас я 
напрочь забыл это – я собираюсь поразить «Марат». Я тяну ручку на себя со всей 
силы. Ускорение слишком велико. Я ничего не вижу, перед глазами все чернеет, 
ощущение, которое я не никогда не испытывал прежде. Я должен выйти из 
пикирования, если вообще это можно сделать. Зрение еще не вернулось ко мне 
полностью, когда я слышу возглас Шарновски: «Взрыв!».
   Я осматриваюсь. Мы летим над водой над водой на высоте всего 3-4 метров, с 
небольшим креном. Позади нас лежит Марат, облако дыма над ним поднимается на 
высоту полкилометра, очевидно, взорвались орудийные погреба.
   «Мои поздравления, господин лейтенант!».
   Шарновски – первый. Тут же в эфире начинается галдеж – поздравления сыпятся 
с других самолетов. Со всех сторон я слышу «Вот так зрелище!» Постой-ка! 
Неужели я узнаю голос командира полка? Я испытываю чувство возбуждения, как 
после успешного легкоатлетического соревнования. Затем я представляю, как будто 
всматриваюсь в глаза тысяч благодарных пехотинцев. Идем назад на низкой высоте 
по направлению к побережью.
   «Два русских истребителя», рапортует Шарновски.
   «Где они?»
   «Преследуют нас. Они летят над своим флотом прямо в разрывах зенитных 
снарядов. Сейчас их свои же и собьют».
   Это многословие и, помимо прочего, волнение в голосе Шарновски – нечто новое 
для меня. Этого никогда с ним раньше не случалось. Мы летим вровень с бетонными 
блоками, на которых установлены зенитные орудия. Мы можем снести артиллерийскую 
прислугу в море своими крыльями. Они продолжают стрелять в наших товарищей, 
атакующих другие корабли. На мгновение все заволакивает колонна дыма от 
сраженного «Марата». Грохот там, у поверхности воды должно быть ужасный, потому 
что зенитчики замечают мой самолет только когда он ревет прямо над их головами. 
Затем они разворачивают свои орудия и стреляют мне вдогонку, не обращая 
внимания на основный строй, летящий выше. Удача меня не покинула. Тут все полно 
зенитками, воздух насыщен шрапнелью. Сейчас пересекаю прибрежную полосу. Эта 
узкая полоса – опасное место. Я не набираю высоту, потому что не смогу сделать 
это достаточно быстро. Поэтому я остаюсь внизу и пролетаю над самыми головами 
русских. Они в панике бросаются на землю. Затем Шарновски вдруг кричит: «Рата» 
заходит сзади!"
   Я оглядываюсь и вижу русский истребитель в 100 метрах за нами.
   «Шарновски, стреляй!» Шарновски не издает ни звука. Иван проносится мимо на 
расстоянии всего несколько сантиметров. Я пытаюсь маневрировать. «Ты что, 
Шарновски, с ума сошел? Огонь! Я тебя под арест посажу!», кричу я на него. 
Шарновски не стреляет. Потом говорит медленно: «Я не стреляю, господин 
лейтенант, потому что вижу, как сзади приближается „Мессершмитт“ и если я 
открою огонь по „Рате“, то могу в него случайно попасть». Это закрывает тему, 
как ее понимает Шарновски, но меня пробивает пот. Трассеры проходят справа и 
слева. Я раскачиваю машину из стороны в сторону как сумасшедший.
   "Можете обернуться. «Ме» сбил эту «Рату.» Я накреняю самолет и смотрю назад. 
Мимо нас проходит «Мессершмитт».
   «Шарновски, будет большим удовольствием подтвердить сбитого для нашего 
пилота». Он не отвечает. Скорее всего, обиделся на то, что я не доверился