уголков Европы и откуда в обратном направлении шли приказы. Кабинеты, картотеки,
 центры подслушивания, радиоцентры, лаборатории, архивы - все так бурно 
развивалось, что зданий на Принц-Альбрехтштрассе уже не хватало, и РСХА 
расползлось по Берлину, заняв не менее 38 крупных зданий. 

Когда бомбардировки разрушили или повредили почти все эти здания, Гиммлер 
воспользовался предлогом и установил новый обычай. Каждый день главные 
руководители служб обедали в доме No 116 по Курфюрстенштрассе, где находилось 
ведомство Эйхмана. Вокруг стола собирались люди, перед которыми дрожала вся 
Европа. Кальтенбруннер относился к Эйхману с большой теплотой. Они были земляки,
 имели массу общих знакомых, и Кальтенбруннер не упускал случая расспросить 
Эйхмана о здоровье его оставшейся в Линце семьи, которую он хорошо знал, об 
учебе подросших детей и о рождении новых, о здоровье стариков и процветании их 
многочисленной родни. Такие излияния чувств и проявления взаимного интереса 
между этими двумя людьми могли показаться парадоксом. Ведь утром того же дня 
они могли росчерком пера решить судьбу нескольких тысяч несчастных, а, выйдя 
из-за стола, одним словом или росписью послать на смерть новые тысячи жертв на 
другом конце Европы. 

Гиммлер также старался присутствовать на этих обедах. Они давали ему 
возможность поддержать настроение своих ближайших сподвижников, которые начали 
проявлять колебания, получая известия о военных поражениях на Востоке и об 
итогах массовых налетов англо-американской авиации на объекты в самом центре 
Германии. На этих всречах царили оптимизм и сердечность. И хотя в принципе там 
не было принято заниматься служебными делами, довольно часто случалось, что 
Мюллер или Эйхман, пользуясь случаем, спрашивали мнение Кальтенбруннера или 
Гиммлера по отдельным важным вопросам. Таким образом, между фруктами и сыром 
или попивая тонкие вина, доставленные из Франции, эти люди решали, стоит ли 
ликвидировать ту или иную категорию заключенных, применить ту или иную форму 
казни. Эти чудовищные дела казались им настолько банальными и повседневными, 
что, решая их, они преспокойно попивали кофе. 

Именно на таких обедах были обсуждены детали пуска в ход первых газовых камер; 
там же были рассмотрены результаты опытов по уничтожению евреев. Долго и 
тщательно сравнивались скорость, экономичность, легкость различных средств 
истребления. И эти зловещие разговоры не мешали присутствующим работать вилками.
 Только Небе, который перешел к тому времени на сторону противника и участвовал 
вместе с представителями абвера в заговоре с целью убийства Гитлера, страдал, 
по словам Гизевиуса, от этих обменов мнениями и "возвращался с них в полном 
изнеможении". 

В отсутствие Гиммлера председательствовал Кальтенбруннер, порой использовавший 
коллективные обеды для язвительных нападок на тех своих подчиненных, кого он не 
любил или чьи прямые отношения с Гиммлером его раздражали. Наиболее частым 
объектом его атак был протеже Гиммлера Шелленберг, который даже жаловался 
Гиммлеру и просил освободить его от присутствия на этих трапезах, но рейхсфюрер 
СС слишком высоко ценил сложившийся обычай и не допускал ни малейшего от него 
отступления. 

Несмотря на своеобразную опеку, установленную над ним Гиммлером, Кальтенбруннер 
наложил на РСХА отпечаток, обусловленный узостью его мышления и юридическим 
образованием. Гизевиус как-то лаконично определил его воздействие: "Пришел 
Кальтенбруннер, и все стало день ото дня ухудшаться. Мы начали понимать, что 
влияние такого убийцы, каким был Гейдрих, было, возможно, менее страшным, 
нежели холодная юридическая логика адвоката, который получил в свои руки такой 
опасный инструмент, каким было гестапо". 

Эйхман стал в гестапо абсолютным хозяином отдела IV В. Он сохранял постоянный 
контакт с Кальтенбруннером и часто получал прямые приказы от Гиммлера, хотя в 
административном отношении продолжал подчиняться Мюллеру. Именно ему было 
поручено "окончательное решение" еврейской проблемы, то есть полное уничтожение 
евреев Европы. Политика абсолютного антисемитизма, начатая в Германии погромами,
 организованными Гейдрихом 9 ноября 1938 года{28}, завершилась этим решением. 
По оценкам, сделанным в Нюрнберге, она стоила жизни 6 млн. евреев в Германии и 
оккупированных странах. Власть Эйхмана над евреями стала абсолютной после 
постановления от 1 июля 1943 года, подписанного Борманом; евреи лишались отныне 
права обращаться в обычные суды и подпадали под исключительную юрисдикцию 
гестапо. 

В постановлении от 9 октября 1942 года, подписанном также Борманом, было 
указано, что "постоянное устранение евреев с территории великой Германии не 
может далее осуществляться путем эмиграции, но только через использование 
"безжалостной силы в специальных лагерях на Востоке". 

Система организованных погромов была отработана нацистами на Востоке. Затем они 
перешли к научным и промышленным методам уничтожения людей. Эйхман создал 
четыре лагеря, самым известным из которых был Маутхаузен. Он был задуман и 
построен в расчете на то, что проводимая нацистами политика истребления - это 
долговременная задача, разрешение которой будет продолжено и после порабощения 
всей Европы. После ликвидации евреев останется еще много противников, которых