вещественные доказательства, признания самих палачей, перегруженные деталями, 
свидетельствуют о столь бесчеловечных методах, что их невозможно даже описать. 

Поскольку каждая "контора" гестапо работала самостоятельно, не зная из-за 
внутренних перегородок и требований секретности, что происходит в соседних 
службах, случалось, что какой-то заключенный требовался сразу нескольким 
службам. И каждая из них вызывала его для собственных допросов. 

"На допрос" заключенного доставляли в разделенной на отсеки тюремной машине, 
чаше всего из тюрьмы "Френ", и своей очереди он ожидал во временной камере. На 
улице Соссэ камеры находились в различных частях здания. Более или менее 
просторные были расположены в подвалах, а на этажах наскоро оборудовали из 
всякого рода подсобных помещений временные камеры. В крохотные, душные клетушки 
набивали по 5-б заключенных, часами ожидавших вызова. Как правило, с них не 
снимали наручников, а иногда и приковывали к кольцам, вделанным в стену. 

Наконец приходило время предстать перед "следователями". После первых же 
ответов на допрашиваемого сыпался град ударов. Если несчастный падал, его 
заставляли встать пинками, причем били с такой силой, что переломы ребер и 
конечностей были обычным делом. 

Допрос продолжался часами, прерываемый угрозами в адрес семьи допрашиваемого 
(которые довольно часто исполнялись), "щедрыми" обещаниями или посулами с целью 
добиться "понимания" с жертвой. Обвиняемый часами стоял, осыпаемый угрозами и 
ударами, а палачи работали посменно. 

Чтобы сломить упрямых, пускались в ход "утонченные" методы. Садизм и 
изобретательность палачей были неисчерпаемы и порождали бесконечные варианты и 
открытия, чем их авторы очень гордились. Совсем как в средние века, когда 
"заплечных дел мастера" передавали от отца к сыну фамильные приемы. 
Патриотичеекая индульгенция, выданная им нацизмом, и объективные 
"обстоятельства" способствовали тому, что из подсознания этих людей, внешне 
корректных и до того вполне нормальных, всплывали чудовищные инстинкты. Одни 
оправдывали себя тем, что следовали распространенному примеру или боялись 
прослыть предателями. Других вообще мало беспокоил тот факт, что они получали 
удовольствие от этих сеансов пыток. Ведь их бесчеловечная практика расцветала 
пышным цветом повсюду, даже в самом ничтожном "местном отделении" гестапо. 

На вилле Розье в Монпелье, в доме на улице Тиво-ли в Лиможе, в большинстве 
тюрем Франции, в зданиях на улице Лористон и на улице Соссэ в Париже - во всех 
помещениях, занятых гестапо, можно было слышать крики пытаемых патриотов и 
видеть, как льется их кровь. На улице Соссэ работники кухни, расположенной на 
третьем этаже в помещениях No 240 и 242, превращенных в столовую, часто слышали 
вопли жертв, которых "допрашивали" на пятом этаже. 

И эти пытки применялись к несчастным людям, и без того измученным заточением. 
Напомним, что во французских тюрьмах к тому времени погибло 40 тыс. заключенных.
 К этой цифре нужно прибавить осужденных на смерть французским судом, 
нацистскими судами и военными трибуналами, а также узников французских 
концлагерей, уничтоженных без суда и следствия. Заключенные содержались в 
тесных камерах переполненных тюрем, где "плотность" была столь высока, что в 
маленькой камере площадью в 7 - 8 квадратных метров помещалось по 15 человек, 
они получали мизерный паек{18}, жили в невообразимой грязи, покрытые вшами, не 
получали ни писем, ни посылок, ни свиданий, отрезанные от внешнего мира. Нужна 
была железная стойкость, нечеловеческая воля, чтобы устоять и не назвать на 
допросах имена друзей, оставшихся на воле. Многие из них, сломленные морально и 
физически, не выдерживали. Но кто осмелится их осудить? 

Сотни других, как Жан Мулен, погибли под пытками или из-за полученных увечий. А 
некоторые, как Пьер Броссолет{19}, кончали с собой, чтобы найти спасение от 
пыток в великом молчании смерти. 

Когда гестаповцы убеждались, что вытянули из человека все возможное, они либо 
отправляли его в ссылку с очередным эшелоном, либо передавали дело в германский 
суд. 

В первом случае человек был обречен на медленную смерть от рабского труда, 
болезней или издевательств. Перевозка проводилась в вагонах для скота, в каждый 
из которых загоняли по 100 - 120 человек. Длилась она обычно три дня, в течение 
которых люди мучались в темных и душных вагонах, не получая ни пищи, ни воды. В 
составах, прибывавших в Бухенвальд и Дахау, за дорогу часто погибало 25% 
узников. 

С 1 января по 25 августа 1944 года - дата отправления последнего эшелона - из 
Франции ушло 326 составов, не считая тех, что следовали из департаментов 
Верхний и Нижний Рейн и Мозель. В каждом перевозилось от одной до двух тысяч 
человек. Количество составов, направлявшихся ежегодно из Франции, дает 
представление о постоянном росте нацистских репрессий: в 1940 году - 3 состава, 
в 1941 году - 19, в 1942 году - 104 (ясно видно, что "взятие власти" гестапо в 
Париже немедленно отразилось на кривой роста), в 1943 году - 257 составов. Из