штаба.  В довершение всего он был  израненным  человеком, потерявшим  правую
руку,  часть левой руки  и глаз. Тот факт, что  граф  Штауффенберг до самого
последнего   момента   не   присоединялся  к  группе   сопротивления,   явно
свидетельствует  о нерешительности всех  тех прочих  оппозиционеров, которые
планировали убийство с 1938 года, но так и не нашли исполнителя. За все  эти
годы не  нашлось  ни одного  человека,  который просто  поднял бы пистолет и
сделал решающий выстрел.
    Почти все мы, фронтовики, верили, что ставим свою жизнь на карту во имя
какого-то блага, что выиграем [233] войну, но никто не знал этого наверняка.
Лидеры сопротивления  были не  только убеждены  в том, что их  жертва  будет
принесена  на благо  отчизны, но они также  знали, что  только своевременная
ликвидация Гитлера может спасти Германию.
    Именно так  утверждают выжившие в войне и биографы. От любого солдата в
мире  требуется, чтобы во  время войны он  ставил свою жизнь на карту во имя
своей страны. Он должен  это делать, не спрашивая, будет ли жертвовать своей
жизнью за благое и правое дело, или даже за то, которое обещает успех.
    Почему  тогда   мы  должны   освобождать  членов  сопротивления  от  их
обязательств действовать  своевременно  и  беспощадно?  В  конце концов, они
знали,  что  их  усилия и жертвы могли  спасти Германию, только если  бы они
действовали своевременно. Неумение действовать, используя упомянутый фактор,
остается непонятным для нас, фронтовиков.
    Что бы произошло, если бы Гитлер все-таки был убит 20 июля  1944  года?
Какие надежды  могли возлагать  немцы на этих  людей, которые  по прошествии
стольких лет не знали, как спланировать нападение на Гитлера, которое просто
должно было быть  успешным?  Заговорщики  так  и не научились контролировать
ситуацию.  В  любом  случае, как можно  было  убедиться,  третьей  стороной,
которая только посмеялась, были  союзники. Они  так и не выразили готовность
дать гарантии вождям сопротивления.
    Ненависть  западного  мира  и  даже  еще более  справедливая  ненависть
русских не была направлена просто на Гитлера.  Она  касалась всего населения
Германии  в целом.  Достаточно  оценить Ялтинское соглашение  и  переговоры,
которые к нему привели.
    Тот, кто хочет  начать  революцию, должен  ставить на одну карту.  Либо
так, либо  он должен отказаться от восстания и смешаться с армией выражающих
недовольство и саботажников, которые были, есть и будут в каждом государстве
и при любом режиме. Ни один настоящий фронтовик не примирится, и будет прав,
с  тем  фактом, что тайные  выражения  недовольства  и ложный  саботаж [234]
ценятся выше, чем риск своей  жизнью на фронте. Особенно потому,  что видит,
как  уцелевшие и посвященные  в  тайны  групп сопротивления  после 1945 года
часто позволяют  себе  терять  скромность,  столь  характерную для  истинных
идеалистов.
    К  сожалению,  те, кто  был казнен после  20 июля 1944  года, ничего не
добились  для своего народа.  Многие из них действовали из убеждения. Однако
они никоим  образом не  завоевали больше признания  и  уважения,  чем  любой
солдат,  роковым образом и тихо погибший на фронте  за свою родину. Нашедшие
свою смерть члены сопротивления рисковали не большим и  не  меньшим,  так же
как и потеряли не больше и не меньше, чем те, кто пал в  бою. Все они отдали
свои жизни.
Разговор с Генрихом Гиммлером

    Наконец  наступил момент, когда я должен был  предстать  перед Генрихом
Гиммлером. Майор  еще раз подчеркнул, чтобы я говорил  прямо,  без обиняков.
Гиммлер  любил,  когда  люди  открыто выражали  свое  мнение. Я  должен  был
поступать именно так во время нашего разговора.
    Ставка  находилась  на вилле, где  Гиммлер  жил, когда  поезд никуда не
уезжал.  Мне пришлось отдать  на проверку свой портфель  у входа  в коттедж.
Никто  не  спросил  у меня пистолет! Прежде чем впустить, офицер СС  еще раз
кратко  меня проинструктировал.  Как  мне  уже  было  известно,  к  Гиммлеру
обращались    просто    "рейхсфюрер",    а    не    "господин
рейхсфюрер". Более  того,  фуражку я должен был взять под мышку, прежде
чем  войти.  Это контрастировало  с  тем, как  принято в  вермахте,  где  мы
представлялись своему начальству  в головном уборе. Все было выяснено,  и мы
могли начинать. У меня не было иллюзий после всего, что я слышал о Гиммлере.
Мы все равно не испытывали особой любви к эсэсовцам, и с этим  ничего нельзя
было поделать.
    Я лаконично доложил: [235]
    --  Обер-лейтенант  Кариус,  командир  2-й  роты  502-го  батальона
тяжелых танков, прибыл, согласно приказу, после выздоровления.
    Однако  мне  стоило  некоторых  усилий опустить общепринятое "имею
честь доложить...  ". Мне  также пришлось приложить  усилие,  чтобы  не
обращаться  к   нему   в   третьем   лице,  а  просто   использовать   слово
"вы". Изредка  "сила привычки" брала верх,  особенно  во
время разговора после обеда. Но я не терял  из-за этого голову, потому что я
спрашивал все, что было у меня на уме.
    Гиммлер поднялся:
    --  От имени  фюрера я награждаю вас дубовыми листьями к Рыцарскому
кресту, согласно приказу от  27  июля 1944 года.  Фюрер  приносит извинения,
поскольку  до  сих пор  лично вручал  награду. Фюрер  перегружен делами.  Он
уполномочил меня,  как начальника штаба армии  резерва, вручить  вам дубовые
листья и выразить свои наилучшие пожелания, в том числе скорейшего и полного