К утру мы вернули все "тигры", за исключением  танка  Везели,
возле которого засели русские. При поддержке дозорных из пехоты на следующую
ночь мы  попытались  добраться  и  до  этой машины. Однако  вскоре  оставили
опасную затею,  чтобы не допустить жертв среди пехотинцев. Утром мы подожгли
"тигр"  Везели. Несмотря  на  ослаблявшие  нас  потери,  мы  могли
пожаловаться только на одну безусловную утрату.  Мы лишний раз убедились: на
спасение [181] танка после операции  обычно тратится  больше нервов,  чем на
саму  операцию.  По  этой  причине,   когда  мы  оказывались  в  обороне,  я
предпочитал  вступать  в   бой,   задействовав  как   можно  меньшее   число
"тигров".
    Наш успех  доказал  мою правоту.  Мы  самостоятельно  достигли  прежних
боевых рубежей  на "еврейском носе", то есть той цели, которой  не
смог достичь целый батальон. Наша вторая попытка еще более усложнилась из-за
того, что русские успели за это время лучше укрепить свои позиции.
    Они  также  были  готовы  к  новой атаке в  ходе второй операции.  Хочу
заметить,  что  фактор  неожиданности,  безусловно, способствовал бы  успеху
операции во  время  первой попытки. Но и  в том, что мы добились  успеха при
второй попытке, несмотря на отсутствие  этого преимущества, не было никакого
чуда. Напротив, успех свидетельствовал о пользе детального обсуждения каждой
фазы  операции вместе с пехотой и артиллерией. Если бы наш командир позволил
отсрочить первую операцию для того, чтобы детально подготовить атаку, то все
прошло  бы столь  же легко,  как воскресная  прогулка за  городом,  особенно
поскольку  атаковал   весь  батальон,  а   русские   еще  как   следует   не
подготовились.  Решающим  в  любой  операции  является то,  насколько хорошо
подразделения взаимодействуют друг с другом!
    Я  всегда  замечал,  что  хорошего пехотинца,  который  уже  побывал на
фронте,  невозможно  заставить  влезть на  танк даже под  угрозой применения
силы.  Он,  конечно, ценит преимущество, которое  дает  нам броня, но  также
знает недостатки нашей  "жестянки". Мы представляем для противника
гораздо  более  крупную  цель,  и нам  приходится выдерживать  огневой  вал,
который, кажется, сосредоточен  на нас. Пехотинец, напротив, имеет место для
маневра. Он умело использует  каждое углубления в земле, зарывается  в нее в
поисках укрытия.
    Танковый командир всегда отвечал  за успех  атаки, и в  его собственных
интересах было убедиться  в  том,  что  [182] пехота идет следом.  Но  этого
нельзя сделать, если закрываешь люки и слепо устремляешься к цели. Пехотинцы
никогда  не двинутся за  танками, если с ними потерян  контакт.  Сражение  в
первый день атаки,  которое окончилось безуспешно, лишний раз это  доказало.
Теперь говорят о  конструировании  шлемов со встроенными  приемниками.  Даже
если  из  танка осуществляется радиосвязь с каждым пехотинцем в  современной
войне,  необходимость личного контакта никогда не  останется в  стороне. Это
особенно справедливо,  когда командиру танка неизвестно  число солдат. Можно
передавать   очень   долго,   прежде   чем    пехотинец    переключится   на
"прием"!  Каждому  хорошему  командиру   периодически   приходится
расставаться со своей машиной -- он  должен показать пехоте, что в  этих
"жестянках" есть жизнь и что танкисты тоже готовы показать себя на
открытой местности без нашей обычной защиты.
    Мне всегда  удавалось возродить  захлебнувшуюся атаку, и раньше никогда
не  приходилось попадать  в  ситуации, когда  наши войска  оставались бы  на
месте,  в  то время как танкист опережал их, подавая  хороший пример. И  еще
кое-что помогало: ни у кого из нас, танкистов, не было каски.  Это создавало
совершенно ложное впечатление, будто мы абсолютно бесстрашные солдаты. Каски
конечно  же имелись,  но висели  снаружи  у  башни  каждого  танка, чтобы не
занимать  слишком  много  места  в  машине,  поэтому  они  быстро  терялись.
Внимательные пехотинцы предлагали мне надеть каску, когда я  ходил с ними на
разведку, но никогда не находилось нужного размера.
    Танкистам,  которые были новичками на фронте, тоже  следовало  кое-чему
научиться  в  этом отношении. Например, они  делали вывод, что уже близко  к
линии фронта, на том  основании, что у  пехоты каски на головах или висят на
ремешке за  спиной.  На  самом деле солдаты просто не  знали более  удобного
способа  пристроить  имевшиеся  у  них  каски  --  они  мешали,   будучи
подвешенными на пояс. Находясь вне танка, мы пытались оправдать отсутствие у
нас  на голове касок  словами лейтенанта Ригера: [183] "Для чего  нужна
каска,  если мне  попадут в  живот!" В этих  словах заключалась мрачная
ирония судьбы. Во время отступления к позициям на Нарве Ригер и в самом деле
умер от ранения в живот.


"Немедленно прибыть в часть"

    После успешной операции у "еврейского носа" батальон вернулся
в свой район  сосредоточения в тылу. Лейтенант Карл Руппель из 3-й  роты и я
были  посланы в Ревель, в  дом отдыха в  прифронтовой полосе,  чтобы немного
восстановить силы. Наверное, предполагалось, что это компенсирует неожиданно
прерванный отпуск.
    Кроме того, в  случае необходимости нас  всегда  можно было  немедленно
вызвать из  Ревеля. Нам  суждено  было убедиться в том, насколько мы  нужны,
скорее, чем того хотелось. Более подробно об этом будет сказано ниже.
    Я  был  направлен  в  дом  отдыха  в  Ревеле  на  основании заключения,
написанного  батальонным   врачом.  Медосмотр  был   проведен  после   моего