расположенной  на приличном  расстоянии. Сначала  старшина  совсем  меня  не
узнал. Он уже собирался приветствовать меня согласно уставу, [170] приняв за
нового офицера, переведенного в роту. Ошибка вскоре была исправлена. Радуясь
встрече, мы обменялись горячими рукопожатиями.  Следует отметить, что я взял
с  собой из  отпуска  новую, "в  полном  соответствии  с  уставом"
тыловую пилотку.  Она  заметно изменила мою обычную  внешность. До  этого  я
всегда  носил  такой  головной  убор,  который  никак не отражал  требования
устава. Его прислала мне мать,  когда я был произведен в  лейтенанты. С того
времени пилотка совершенно выцвела,  став скорее серой, чем черной,  уже  не
было ни кокарды, ни "орла" над ней, но она хорошо сидела у меня на
голове. Эта пилотка всегда была больным вопросом у моих батальонных и ротных
командиров. Однако, несмотря на многочисленные требования, я никак не  мог с
ней расстаться.  Она  всегда отлично мне  служила и  была  так  удобна,  что
головные телефоны меня не беспокоили. Даже в непогоду, при  сильном ветре, я
не боялся ее потерять. Это был новый полевой головной  убор, но я носил  его
только  в  тыловых районах.  Как  только  я надел  свою  старую "боевую
пилотку", мои  подчиненные поняли,  в чем дело.  Первый увидевший  меня
часовой тут  же  поднял все экипажи.  Он точно  знал, что  вскоре произойдет
нечто особенное.
    У   меня  была   возможность   в   свою   первую   ночь   уложить  свою
"официальную пилотку" обратно в чемодан. Это произошло потому, что
русские прорвались через Остров, южнее Плескау. Я мог  бы быть им благодарен
за то,  что они подождали моего  возвращения. Мы двинулись в ранние утренние
часы.  Мы  достигли  автодороги  Роззиттен  (Резекне. --  Пер.  ) --
Плескау и  приблизились  к району своих  боевых действий. Русские  с востока
прорвались  к  автомагистрали и контролировали  ее.  Мы  должны  были  своей
контратакой немедленно отбросить их назад.
    Мы прибыли на командный пункт пехоты ровно за 15 минут до начала атаки.
Как  всегда во время нашего движения,  я сидел  снаружи башни со стрелком. Я
был слева, рядом с пушкой. Устроившись таким образом,  мы могли лучше видеть
в  темноте  и  помогать  водителю. Вероятно, я  стал  клевать носом  и вдруг
потерял [171] равновесие, перелетел через люк водителя  и упал на  дорогу. И
снова мне сопутствовала удача. Мой  водитель  Бареш отреагировал с быстротой
молнии и затормозил до того,  как на меня наехала гусеница.  Если бы не  его
прекрасная  реакция, я погиб  бы далеко не героической смертью. К сожалению,
посыльному  повезло  меньше,  чем  мне. Он переходил  дорогу  перед  танком,
потерял равновесие из-за рытвины, попал под гусеницы и погиб.
    Наш  новый командир майор Шванер участвовал  в своей первой операции со
всем батальоном. Он гордился, что собрал вместе все свои  роты, и отправился
на командный пункт полка, чтобы обсудить  операцию. Со Шванером  было так же
просто общаться, как с  незабвенным  Йеде. Я объяснил, что  было  невозможно
начинать атаку в  8 утра,  и я настаивал на том, чтобы перенести время атаки
хотя  бы на 9 часов. Шванер придерживался другого мнения. Он вскоре вернулся
с командного  пункта, и, несмотря на  мои  опасения, нам  пришлось двигаться
немедленно. Таким образом, операция была обречена на провал с самого начала.
Взаимодействие между командирами  было на втором  плане. Однако было  важно,
чтобы   танкистам  была  предоставлена   возможность  установить  контакт  с
командирами  пехотных   подразделений.  Они   должны  были  одобрить   меры,
необходимые для  взаимодействия с нами. Для этого не  оставалось  времени, и
последствия  не  заставили себя ждать. После небольшого отрезка  пути пехота
спешилась, и ее уже не было видно. Не имевшие  опыта солдаты шли  кучно, как
виноградные гроздья,  за танками и рядом  с  ними.  Это спровоцировало огонь
тяжелой артиллерии русских, и пехота понесла тяжелые потери. Те, кто  не был
ранен,  бросались на землю слева и справа. Естественно, под сильным огнем ни
один из них не осмеливался подняться. Это был полный провал. Никто из нас не
знал ни одного из  офицеров,  и никто не знал, кто кому подчиняется. Не было
никакой  пользы  от  того,  что  мы  достигли  цели  со  своими  танками.  С
наступлением темноты нам пришлось оставить позицию, потому что у нас не было
возможности  очистить  от  русских траншеи и  занять их самим.  Иваны  [172]
прекрасно  это понимали  и  не  собирались уходить. Они оставались  в  своих
землянках перед нами, чувствуя себя в полной безопасности.
    Возвышенность, с которой наши были сброшены, называлась довольно просто
--  "еврейский  нос". Читателям,  заподозрившим  недоброе,  не
стоит  набрасываться  на такое  название,  оно  не  имеет  ничего  общего  с
антисемитизмом,  просто  позволяет  описать  форму  возвышенности при помощи
хорошо понятного всем выражения.
    "Еврейский  нос"  был  укреплен таким  образом, что для  меня
продолжает оставаться загадкой, как его могли потерять. Русские взяли его во
время  ночного  рейда.  То, что он перешел в их руки, можно объяснить только
беспечностью наших солдат, которые чувствовали себя в безопасности и не были
настороже.
    Гряда холмов круто вздымалась вверх.  Кратчайший путь к ним лежал через
узкую  теснину, пожалуй, метров  50  длиной. Пройти  в  ней мог только  один
"тигр".  Слева и справа от теснины  располагались системы траншей,
устроенные  в виде террас вдоль склона  до  самого гребня. Траншеи,  которые
связывали  друг с другом  бункеры,  были  вырыты  в холме  и,  должно  быть,
полностью  защищены от огня прямой наводкой. У  русских был обратный фронт в
этой  оборонительной системе. В  нашем распоряжении имелась подробная  карта
фортификаций, так  что  мы  знали  расположение  каждого  бункера  и  каждой
траншеи. Я с ротой должен  был осуществить фронтальную атаку.  В то же время