к "крестьянскому дому" и  сориентировал  его на местности.  Затем,
буксируемые Кершером, мы отправились по направлению к "дому".
    Мы были  необыкновенно счастливы,  что могли,  наконец, несколько  дней
передохнуть, помыться  и вволю поспать.  Двигаясь  параллельно  линии фронта
вдоль  "западного  мешка",  мы  проехали  мимо   места,  где  [98]
находились три машины под командованием  обер-фельдфебеля Геринга.  Это было
там, где трасса сворачивала на север, к автостраде.
    Его   позиция   была  более  выгодной,   чем  наша   в  "восточном
мешке". Экипажи устроились на ночь  на кладбище. Танки были  поставлены
прямо у кладбищенской стены, и люди ночевали в могильном склепе, который был
облицован  кирпичами и укреплен балками.  С точки зрения человека из мирного
времени  это можно  рассматривать  как кощунство.  Но законы войны  сплошь и
рядом  попирают  законы  мирного  времени.  Люди   были  рады  втиснуться  в
промерзшую  землю  любым доступным путем. Тот,  кому не  повезло и  довелось
позднее  попасть  в  плен  к  русским,  имел  возможность  стать  свидетелем
проявления еще большего кощунства на кладбищах.
    Наша база передовой поддержки и командир  роты располагались в то время
в  Силламяэ,  городе,  расположенном прямо  на побережье  Балтийского  моря,
примерно в 25  километрах к западу от Нарвы и к северу от автострады. Прежде
всего  мы поприветствовали всех  товарищей по роте. Мы давно  не виделись, и
они едва нас узнали с нашими бородами.
    Они уже  разогрели для нас сауну,  которая находилась прямо  на берегу.
Нам просто не терпелось помыться, чего мы не делали так долго. Потом я был с
докладом у командира роты. Его  танк стоял рядом с домом перед  окном, чтобы
защищать от осколков. Он оказал мне не слишком радушный прием.
    --  Опять   вы  без  галстука.  Неудивительно,  что  мне  постоянно
приходится кого-то  отчитывать, если вы подаете такой плохой  пример. Откуда
возьмется уважение к нам, если мы позволяем себе так выглядеть!
    Следует заметить, что я всегда носил лишь черное кашне. Я знал, что фон
Шиллер этого не любил. Его речь  нельзя  было назвать строгой, но говорил он
вполне серьезно. Я сказал:
    -- Если уважение ко  мне подчиненных  целиком зависит от того, есть
ли на мне галстук, то, значит, со мной что-то неладно. [99]
    Я знал  фон Шиллера с того времени, когда был новобранцем. Он сразу  же
предложил мне обращаться к нему на "ты" после того, как мы прибыли
в  Россию  с  502-м  батальоном.  Он  был  моим  единственным  командиром  в
батальоне, но,  фактически,  никогда не  отдавал  мне приказа,  зная,  что я
всегда  действую  по  собственному  усмотрению,  во   всяком  случае,  когда
предоставлен самому себе, а на фронте так происходило все время.
    Причиной нашего обращения друг к другу на "ты" было также то,
что мне постоянно  приходилось находиться  на рубеже позиций.  В присутствии
сослуживцев из нашей роты я соблюдал военный этикет, и "ты" уже не
употреблялось.  Я всегда находился между ротой и  ее командиром и должен был
посредничать то для одной стороны, то для другой.
    Тот,  кто утверждает,  что никогда не  испытывал  подавляющего  чувства
страха, точно никогда не был на фронте.  Предпосылкой для храбрости является
страх,  так  же   как  страх  смерти  и  неопределенности  вслед  за  земным
существованием являются предпосылками для зарождения и  существования  любой
религии.  Истинная храбрость состоит в преодолении страха собственной смерти
через еще большую решимость быть примером своим солдатам и поддержать их.
    Наверное, не  было среди  нас  человека, который  бы не  боялся.  Перед
некоторыми боевыми операциями  я чувствовал  себя  не лучшим образом. Но как
только  танк  начинал  движение,  мне было  не  до  того,  чтобы  думать  об
опасности. После того как производился первый  выстрел, нервы  успокаивались
сами  собой. Все шло  шыворот-навыворот, если  мы волновались. В ходе боя  я
частенько  передавал  другим  свое  внутреннее  спокойствие шуткой во  время
краткого сеанса радиосвязи.
    Фон  Шиллеру не  стоило  бы удивляться известию, что подчиненные его не
любят, поскольку он не смог произвести на  них впечатление в бою. Вследствие
этого  никто  не выносил  его высокомерия. Вероятно, оно  выполняло для него
роль  своего рода  самозащиты. Мы были  слишком  хорошо  знакомы, чтобы друг
друга обманывать. Я [100] прощал ему поступки, которые вряд ли  мог простить
другой  близкий  знакомый.  Нельзя было  требовать  такой  же  терпимости от
солдат. В конце концов, то,  что они воевали на  фронте, не щадя самой жизни
во имя родины, считалось само собой разумеющимся.
    Иногда  его  критика  бывала вполне  оправданной. Был постыдный случай,
касающийся  использования  кодов  по  радио. Фон  Шиллер  кратко излагал мне
ситуацию на плацдарме. Он посмотрел на меня с укором и сказал:
    --  Этим  играм  по  радио  в открытую  нужно  положить  конец!  Ты
подвергаешь опасности не только своих людей.
    Я благоразумно  промолчал; он  конечно же  был прав.  Я  не умел,  или,
вернее,  просто не  хотел  привыкать  к глупым  кодовым названиям.  Во время
какой-нибудь  операции  я должен  был  говорить по  радиосвязи: "Ночной
колпак",  это  "Тетерев"  и подобные  этому  послания.  Нашим
ребятам гораздо  больше  нравилось обращаться  друг к  другу  по именам.  Я,
естественно, пользовался кодовыми  названиями, когда радировал в  батальон и
пункт снабжения. Однако к людям на фронте  я обращался  по настоящим именам.
Еще более небрежными были неофициальные переговоры по радио.
    По   радио   часто   можно   было  услышать:   "Какой   пароль   у
курильщиков?"  Это означало, что сигареты опять стали редкостью, и Отто