у нас  была радиосвязь. Я, таким  образом, всегда мог находиться наготове. В
первый вечер мы, конечно, не  вернулись  на  "подготовленные для отдыха
позиции". Я  хотел прежде  взглянуть  на  боевые  позиции,  а это  было
возможно только с наступлением темноты.
    Пехотинцы выразили  удивление, когда я  высказал желание ознакомиться с
позициями. Очевидно, раньше им не приходилось сталкиваться с такой просьбой.
Но у меня на этот счет были свои соображения.  Как мы могли оказывать пехоте
эффективную поддержку, если фактически не знали расположения их внутренних и
внешних позиций? Как станем действовать одной командой, если не познакомимся
друг с  другом  поближе?  Для нас, танкистов, позиционная война  и любой вид
операции на фронте конечно же не являются тем, о чем нужно  повсюду кричать.
Мы  существуем не  для того, чтобы слоняться по местности в качестве крупных
целей. Наша задача состояла в том, чтобы атаковать и контратаковать, то есть
действовать на ходу. Но что было без нас делать бедным парням? Они оказались
на такой позиции, которую без танков не удержать.
    Поэтому я отправился в ближайший дом с первой попавшейся парой часовых.
Он располагался примерно в [82] 70 метрах от нас. Ночью дорога не была видна
русским,  поскольку  между  нами и железнодорожной  насыпью росли  небольшие
деревья и болотные кустарники.
    Опорный  пункт  роты  напоминал  фермерскую усадьбу.  Однако не следует
обманываться словом "рота". Оно подразумевало от 25 до 30 человек.
И  даже   эта  "внушительная"  численность  была  достигнута  лишь
благодаря тому,  что незадолго  до этого  прибыло пополнение из  тыла --
зеленые новобранцы,  которым еще только предстояло познакомиться с  фронтом.
Им  ужасно  хотелось,  просто   не  терпелось  увидеть  боевые  действия.  С
совершавшими  обход  часовыми  я  отправился  от  этого  опорного  пункта  к
третьему, всего в 30–40 метрах от железнодорожной насыпи.
    Иногда мы слышали, как русские перекликались друг с другом, и различили
звуки,  которые  заставили нас предположить, что оборудование  позиций  идет
полным ходом.  Русским приходилось строить блиндажи, так же, как  это делали
мы, и расширять дороги для подтягивания тяжелой боевой техники.
    Соседняя  рота располагалась еще через  150–200 метров вдоль края
леса, который  тянулся  между железнодорожной насыпью и  автострадой.  Этому
охранению, следовательно, приходилось прикрывать длиннейшую полосу. Потом мы
поехали  на правый  опорный  пункт  соседнего батальона, который принадлежал
дивизии "Фельдхернхалле". Там в лесах начиналась  собственно линия
фронта. Она  уходила  к  железнодорожной насыпи  в  направлении  на  восток.
Русские создали свои позиции у еще одной полосы леса в 200 метрах к югу.
    Ни одному пехотинцу не  понравится,  когда у него  за спиной совершенно
открытая местность. На ней не укроешься, и  практически невозможно в трудной
ситуации подтянуть резервы  скрытно от противника. Наша пехота оказалась как
раз  в такой сложной ситуации на  этих  позициях.  Это делало  необходимость
нашего присутствия еще  более  очевидной. Если  бы русским  взбрело в голову
атаковать  далее на север, то наши товарищи не смогли бы этого предотвратить
без бронетанковой поддержки. [83]
    Наша  пехота  была  поглощена превращением  опорных пунктов  в бункеры.
Подвальные   помещения  были   укреплены  балками,  добавлены  амбразуры,  и
караульный заверил,  что  часовые  всегда  имеют возможность  погреться.  По
сравнению с  ними тем  из нас,  кто  были в танках,  туго приходилось зимой,
когда требовалось днями и неделями нести боевое охранение, как мы это делали
там.  Мы были бы счастливы получить хоть  малую толику  того  жара,  который
преобладал в  танках  летом.  Зимой  ощущение  было  такое,  будто  сидишь в
холодильнике.
    Для того  чтобы иногда хоть немного  согреться,  мы придумали  зажигать
большую   керосиновую   лампу.   Когда  проходили  подготовку,  нам   строго
запрещалось даже курить в танке, и вот  теперь мы  докатились до того, чтобы
на полную  мощь  жечь керосиновую лампу,  когда перед  нами противник! Слава
богу, что  ни в одном из  танков нашей роты ни разу не произошло несчастного
случая из-за такой беспечности. Но были  другие побочные эффекты. К примеру,
когда  все  мы  впадали в дрему, тяга в  лампе  ослабевала, и  она  начинала
чадить, как ненормальная.
    Мы все были похожи на трубочистов. Из-за копоти  внутреннюю поверхность
наших  танков теперь  уже  едва ли можно  было  назвать  белой. Воздух  тоже
оставлял  желать  лучшего.  Сегодня я просто поражаюсь, что никто  из нас не
отравился  ядовитыми  парами. Но  тогда у всех на слуху  была избитая фраза:
"Никто еще не умирал от вони, но многие замерзали насмерть".
    Даже продовольственный паек в танке имел привкус гари или масла. Однако
со временем, испытывая лишения, люди привыкают  ко всему.  Этот запах гари и
застарелого масла, этот "запах танка", на  протяжении лет стал для
нас вполне приемлемым.
    Серым утром  молодой  солдат  подбежал  к моей  машине. Он доложил, что
солдаты  в ближайшем опорном пункте видели, как русские устанавливали первую
противотанковую пушку у железнодорожной насыпи.
    Я,  конечно,  пообещал принять  срочные контрмеры.  Старая  истина:  мы
должны  продемонстрировать  свою  [84]  мощь  товарищам  из  пехоты,   чтобы
завоевать их доверие. Если  это сделать, то мы  могли бы говорить  с ними по
существу и не беспокоиться о том, что будет сделано что-то не так.
    Затем  мы  оба  бесстрашно  отправились   на  второй  опорный  пункт  и
остановились напротив железнодорожной насыпи.  Русскую противотанковую пушку
с  трудом удалось рассмотреть, потому что она была  прекрасно замаскирована.