Линдеманна, командующего группой армий "Север". Он тут же  устроил
мне головомойку.
    Когда я объяснил ему, что мое присутствие на фронте столь же важно, как
и его инспектирование, и что он, наверное, даже не  смог бы тут ездить, если
бы не солдаты, удерживавшие фронт, он потребовал мои документы.
    --  Вы доложитесь командующему армией и  узнаете от него лично, что
необходимо, а что нет! -- объявил он мне грозным тоном.
    И  на следующий день я узнал, что было необходимо, и что нет. Линдеманн
принял  меня  доброжелательно.  В   боях  у  "Западного  вала"  он
познакомился с моим отцом. Вместо разноса, произошел забавный разговор.
    -- Ну и везет же этому парню, -- говорили мои товарищи, когда я
вернулся с этого рандеву с довольной улыбкой.
    После многих недель русские наконец были утихомирены в секторе к югу от
Ладожского  озера.  Они  опять  затихли. Мы  отступили  от  линии  фронта  и
расположились  в  Чернове, близ Гатчины.  Большинство машин было  готово для
отправки в ремонтные мастерские; нужно  было ликвидировать  обычные в период
обкатки  мелкие неполадки. Командир нашей роты был переведен, и командование
ротой  перешло  к  бывшему  заместителю,   обер-лейтенанту  фон  Шиллеру.  Я
оставался единственным еще одним офицером в роте до лета следующего года.
    Во время перерыва в боевых действиях я получил задание разведать дороги
на подступах  к Ленинграду,  [39] которые ведут на север от Гатчины к дороге
вдоль береговой  линии, и  связующие  дороги между  ними. Занимаясь этим,  я
должен  был установить  контакт с пехотой  на фронте. В  дополнение к  этому
нужно  было  проверить  на  прочность  все  мосты  и  дренажные  трубы.  При
необходимости военные  инженеры должны были  их так  укрепить,  чтобы пролет
соответствовал  габаритам  "тигра",  а проезд украшал знак  нашего
тактического подразделения с изображением мамонта.
    К  сожалению,  русские  стали единственными, кто  пожинал  плоды  нашей
работы там, когда наступали в 1944 году.
    Во  время  этих  разведывательных  поездок  у   меня  была  возможность
ознакомиться  с ленинградским фронтом. За несколько километров по шоссе  нам
был  виден  работающий  в  порту  кран.  Кран  этот  доставил  нам  огромное
количество  проблем, потому что он был  великолепным  наблюдательным пунктом
для русских.
    Его  невозможно  было свалить артиллерией.  Когда я находился  на линии
фронта,  приблизившегося к конечной остановке ленинградского трамвая, бросил
взгляд на город с разбитых троллейбусов  и спросил  себя: почему мы не взяли
город в 1941 году? В то время едва ли было бы оказано сколь-нибудь серьезное
сопротивление.
    Мы  узнали от взятой в плен женщины-врача, что город практически умирал
от голода зимой 1941/42 года. Тела умерших складывались одно на  другое, как
штабели дров.  Она  рассказала,  что сейчас жизнь  в Ленинграде  практически
вошла в нормальное русло.  Население ходит на работу  без помех. Где и когда
немцы откроют  огонь, бывает уже известно заранее. Кроме того, по ее словам,
у  нас  почти  не осталось боеприпасов. Когда потом  мы узнали  из показаний
другого пленного, что в Ленинграде совсем не оставалось солдат в 1941 году и
город  в то время  русскими войсками  был  практически оставлен, даже самому
последнему шоферу солдатской столовой стало ясно, что эту ошибку никогда уже
не исправить.
    Хотя развитие событий на  фронте  происходило  в том же направлении  на
протяжении почти трех лет,  ничего  [40] существенного  не было сделано  для
сдерживания   наступления   русских,   которое,   несомненно,   должно  было
последовать.  Они (руководители)  обещали  дивизионным  командирам,  что  из
глубокого  тыла осенью 1943  года будут посланы  бульдозеры. Предполагалось,
что  с  их  помощью  выроют  противотанковые  рвы  перед  особенно  опасными
участками линии фронта. Это  было после того, как мы там находились уже  три
года.
    К тому времени, когда  эти бульдозеры  наконец прибыли, земля промерзла
так сильно, что нечего было и думать об их использовании. Русские,  конечно,
использовали их наилучшим образом следующей весной.
    С Ленинградом в качестве краеугольного камня Восточного фронта мы могли
бы  перезимовать  на  хорошо   подготовленных  позициях.  Это  дало  бы  нам
приемлемый исходный пункт для нового наступления весной 1942 года.
    Наступлению  на   Москву   было   отдано  предпочтение  перед   взятием
Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся
перед  нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой
1941/42 года,  не передать в  устных или письменных  донесениях. Германскому
солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях  против привыкших  к
зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.
    Наши полки -- или, лучше было бы сказать, то, что от  них осталось,
месяцами  удерживали  свои позиции,  и  это стало для них настоящим  адом. С
отмороженными  конечностями, полуголодные и морально подавленные,  мы --
непостижимо! -- еще были способны провести целую зиму на этих изначально
удерживаемых позициях.
    Спросите тех, кто находился на  Восточном фронте в эту первую зиму  или
еще одну или две зимы, -- почему они не испытывали сочувствия к тем, кто
был жестоко наказан или  помещен в лагерь за подстрекательство к мятежу  или
саботаж или за другие  подобные проступки во время войны. Это те самые люди,
которых потом чествовали как героев и мучеников.
    Разве  простой  солдат  на  фронте  держался  просто  ради удовольствия