Он не уходит с мостика, даже чтобы перекусить.

Проходит целый час, прежде чем он спускается вниз, чтобы оценить по карте, как 
мы движемся. Я спускаюсь вслед за ним.

Штурман все еще занят расчетами.

Маленький крестик, поставленный карандашом на гидрографической карте, 
обозначает последнее местонахождение противника. Теперь наша собственая карта 
дает нам возможность вычислить его курс и скорость. Еще один карандашный 
крестик — переечение его предполагаемого курса с нашим. Наши мысли независимо 
от нашей воли устремлены к этой точке точно так же, как игла компаса устремлена 
на север.

Проходит час за часом. Горючее течет по трубам.

— Так мы его прилично сожжем! — слышу я замечание Дориана. По-видимому, шеф 
настолько далеко, что не может расслышать этих слов.

Второй вахтенный офицер приходит с новой радиограммой.

— Ага! — произносит командир таким тоном, что сразу стнаовится ясно: он давно 
ждал ее. Он даже снисходит до того, чтобы громко прочитать ее нам:

—  «UA — Немедленно самым полным ходом следуйте в направлении конвоя, о котором 
сообщила UR — BdU».

— Вахтенный офицер: курс триста сорок градусов. Ждите дальнейших распоряжений.

Рулевой в башне боевой рубки эхом повторяет полученный приказ.

Командир на карте сначала показывает на теперешнее положение конвоя, затем — на 
наше:

— Мы должны быть там завтра утром, около шести часов.

Бертольд больше не решается атаковать. Сейчас гораздо важнее поддерживать с ним 
контакт — не упускать конвой, не давать врагу уйти, время от времени отправлять 
в эфир короткие сообщения, чтобы другие лодки со всех концов Атлантики могли 
собраться на охоту.

— Должно получиться, — осторожно вставляю я.

— Никакого приема по случаю бракосочетания, пока не закончится венчание в 
церкви, — остерегает меня командир.

В круглом проеме люка появляются вопрошающие физиономии. К своему великому 
удивлению, они видят, как их командир беспокойно прыгает по всему посту 
управления с одной ноги на другую, как медведь, у которого разболелась голова.

— Видали! — говорит Дориан. — Я всегда говорил…

Командир хватает микрофон системы оповещения, чтобы во всех отсеках услышали:

— Лодка направляется на конвой, замеченный UA. Расчетное время контакта — 
завтра, начиная с шести часов утра.

Треск в громкоговорителях. Ни слова больше.

Командир запрокидывает голову назад. Локтями он опирается меж спиц штурвала 
гидроплана. Освободив правую руку, он вынимает трубку изо рта, делает ею в 
воздухе всеохватывающий жест и неожиданно начинает монолог:

— Наша лодка — это нечто-то удивительное! Горстка людей, пытающихся справиться 
с техникой. Мы, должно быть, смешно выглядим. У нас опустились бы руки, если бы 
мы могли видеть себя со стороны. Ерунда какая-то!

Он делает паузу, и лишь минут десять спустя возвращается к своей мысли:

— Но нет ничего красивее подводной лодки, как эта. Не считайте меня фанатиком — 
боже упаси!

Он делает глубокий вдох, издает несколько фыркающих звуков, как будто 
подсмеиваясь над самим собой, и продолжает говорить:

— Парусные корабли тоже прекрасны. Ничто в мире не сравнится по красоте с 
обводами парусника. Много лет назад я служил на трехмачтовом корабле. Нижняя 
рея была на высоте двенадцати метров от палубы. И еще более пятидесяти метров 
до клотика. В плохую погоду ни у кого не было желания взбираться к самому 
верхнему парусу. А если кто-то срывался, то звук падения был слышен по всему