патрулирования.


— Одному Богу известно, где болтаются эти ублюдки! — ворчит командир.

Двадцать второй день в море. Такое впечатление, что время остановилось. Небо 
цвета говяжьего жира. В течение всего дня этот огромный тяжелый купол сала 
нависает над темным океаном — и ни разу не показалось солнце, чтобы растопить 
его.

Сегодня вокруг нас превосходный, чистый горизонт. На нем нет ничего. Ни одного 
облачного перышка. Совсем ничего. Если бы только мы могли подняться повыше! 
Конечно, это неоднократно пытались совершить. Во время Первой мировой войны в 
воздух поднимали наблюдателя на воздушном змее, но, очевидно, без большого 
успеха.

Двадцать второй день в море. Поднялся ветер, и океан весь, насколько хватало 
глаз, покрылся бурунами. Волны невысокие, но все бурливые. Они придают 
серо-белому океану древний вид.

Небе, затянутое над нашими головами сплошным серым покрывалом, выглядит зловеще.
 Справа по борту с серых небес начинает накрапывать завеса дождя, отклоняемая 
ветром. В ее разрывах над горизонтом проглядывает единственная слабая полоска 
света. Стена дождя иссиня-серая с легкой примесью фиолетового цвета. Со всех 
сторон наползает пелена, похожая на туман. Эта стена медленно, но неуклонно 
близится к нам, и командир приказывает принести на мостик плащи и зюйдвестки. 
Он клянет погоду.

Мы оказались в самом центре ливня. Воздуха вокруг нас больше нет. Молотящие по 
воде струи дождя оставляют рубцы на сгорбившихся под их ударами волнами. На их 
гребнях больше не видно ни пены, ни малейшего отраженного блика. Лишь нос нашей 
лодки, с которого потоками стекает вода, разрывает их на части, взметая вверх 
брызги воды. Хлещущий дождь и взметающийся фонтан смешиваются на наших лицах.

Стекольная зелень воды потускнела, ее белые вены исчезли. Море сразу постарело 
на тысячу лет. Оно стало серым, печальным, покрылось оспинами ряби.

Ни отблесков, ни цветов. Ничего, кроме унылой, раздирающей душу серости.

Дозорные на мостике стоят подобно каменным глыбам под этим небом, которое 
выворачивает само себя наизнанку. Мы вшестером стараемся пронизать взглядом 
стену воды. Сейчас бесполезно пользоваться биноклями: оптика тотчас запотеет. 
Похоже, дождь решил затопить нас.

Лишь к вечеру дикая ярость хлещущего с небес потока начинает ослабевать. Но 
окончательно он прекратился только ночью.

Двадцать четвертый день в море. На посту управления. Старик отчасти говорит мне,
 а отчасти — сам себе.

— Забавно получается. Ни у одной из сторон не получается долго удерживать 
преимущество, обретенное за счет нового оружия. Превосходство длится не более 
нескольких месяцев. Мы придумали тактику охоты «волчьй стаей», а противник 
разработал свою систему защиты. Которая тоже действенна. Лодки Прина, Шепке, 
Кречмера — все они были потеряны на одном и том же конвое. Теперь у нас есть 
новые торпеды с акустическими головками наведения, а Томми уже тянут за собой 
на длинных стальных тросах эти чертовы буи-погремушки — они сбивают с курса 
торпеды потому, что шумят громче винтов. Действие и противодействие — всегда 
одно и то же! Ничто так не стимулирует мыслительный процесс, как желание 
перегнать противоборствующую сторону.

Мы уже больше трех недель путешествуем в пустоте. Дни проходят за днями, 
похожие друг на друга, как две капли воды.

В предыдущем патруле лодка не записала на свой счет ни одной победы. Она 
вернулась на базу после долгого изнурительного похода, не выпустив ни одной 
торпеды.

— Похоже, эти сволочи избегают встречи с нами, — говорит второй вахтенный 
офицер, единственный, кто еще пытается неловко пошутить.

У нас уходит половина суток, чтобы пересечь зону, отведенную нам для 
патрулирования, и достичь ее северной границы.

— Пора менять курс! — рулевой кричит сверху через открытый люк.

— Руль круто влево! Новый курс — сто восемьдесят градусов! — отвечает вахтенный 
офицер.

Медленно нос лодки проходит полукруг горизонта. Наш кильватерный след