управления.

Значит, я одену тяжелый свитер и шерстяной шарф и, наверное, даже шерстяной 
палаческий капюшон поверх зюйдвестки. Я начинаю собирать вещи.

С мостика приходят другие вахтенные: Берлинец и прапорщик.

— Ну и холод, — наконец тихо произносит помощник боцмана. — Вторая вахта всегда 
самая дерьмовая!

Затем громче:

— Готовность — пять минут!

Тут из круглого люка появляется второй вахтенный офицер, так закутанный, что 
между его зюйдвесткой и краем воротника почти не видно лица.

— Всем доброе утро!

— Доброе утро, лейтенант!

Второй вахтенный делает вид, что ему не терпится отправиться на мостик. Он 
должен первым подняться наверх и выйти наружу. По традиции предыдущую вахту 
принято сменять на пять минут раньше положенного срока.

Первый вахтенный офицер, которого мы подменяем, объявляет нам курс и скорость 
лодки.

Мне отводится кормовой сектор по правому борту. Глаза быстро привыкают к 
темноте. Небо слегка ярче темного океана, так что линия горизонта хорошо видна. 
Воздух очень влажный, и бинокли тут же запотевают.

— Кожаные лоскуты на мостик! — кричит вниз второй вахтенный. Но вскоре 
протирочная кожа уже неспособна впитывать в себя влагу, и начинает размазывать 
ее по стеклу. Очень быстро мои глаза начинают гореть, и я начинаю периодически 
зажмуривать их на секунды. Никто не говорит ни слова. Шум двигателей, свист и 
рев волн незаметно превращаются во всепоглощающую тишину. Лишь время от времени 
она нарушается, когда кто-нибудь ударяется коленкой об обшивку башни, издавая 
гулкий звук.

Впередсмотрящий по левому борту вздыхает, и второй вахтенный офицер тут же 
оборачивается:

— Не зевать! Смотрите в оба!

Моя шея начинает чесаться, но я спеленут как мумия. Не почешешься как следует. 
Даже обезьянам дано это! Но я не решаюсь начать копаться со своей одеждой. 
Второй вахтенный напрягается, стоит тебе расстегнуть лишь пуговицу.

Он сам с окраины Гамбурга. Должен был поступить в колледж, но передумал. Вместо 
этого стал изучать банковское дело. Потом завербовался во флот. Это все, что 
мне известно о нем. Он всегда бодр, на одинаково хорошем счету у командиров, 
младших офицеров и матросов, не придерживается слепо правил, но свою работу 
выполняет грамотно, легко и без лишней суеты. Хотя это доказывает, что он 
понимает свой долг совсем иначе, нежели первый вахтенный офицер, он — 
единственный, кто умудряется сохранить с последним более-менее приличные 
отношения.

Кильватерный след за нами переливается фосфоресцирующим блеском. Ночное небо 
черно. Оно похоже на черный бархат с алмазной вышивкой. Звезды на небесах 
рельефно сверкают подобно бриллиантам. Бледный свет тусклой луны имеет 
зеленоватый оттенок. Она выглядит больной — как гнилая дыня. Видимость над 
поверхностью воды очень плохая.

На луну набегают облака. Горизонт почти не виден. Что там такое? Тени? Доложить 
о них? Или подождать? Чертовски подозрительные облака! Я смотрю на них до тех 
пор, пока глаза не начинают слезиться, пока я не убеждаюсь, что ничего 
страшного, просто облака.

Я с силой втягиваю носом воздух, чтобы прочистить его и чтобы можно было легче 
чувствовать запахи. Много раз конвои обнаруживались в непроглядной темени по 
долетевшему издалека запаху пароходного дыма или растекшейся из поврежденного 
танкера нефти.

— Темно как у медведя в заднице, — жалуется второй вахтенный офицер. — Так мы 
можем врезаться прямо в Томми!

Не стоит вглядываться в дегтярную темноту, пытаясь заметить корабельные огни. 
Томми не настолько беспечны, чтобы выдать себя таким образом. Они знают, что 
даже мерцание сигареты может привести к катастрофе.