— Как это произошло?

— Вы ведь хорошо знаете Шолле — насколько необходимой на флота в военное время 
персоной он себя считает. Этот болван начал с того, что поставил всем выпивку. 
Публика вела себя еще достаточно вежливо. Герр Шолле уже успел хорошенько 
принять и, очевидно, чувствовал себя в ударе. Его ничто не могло остановить. Он 
вел себя как обычно — как будто все только его и ждали!

Я живо представил себе дуэльные шрамы — красные царапины — на его хомячьих 
щеках. Я помню, как герр Шолле бурно жестикулировал, медленно раскачиваясь взад 
и вперед, начиная ораторствовать с пивной пеной, размазанной вокруг рта:

— Фантастика, просто фантастика! Такой замечательный успех! Великолепные 
ребята — стальные характеры! Yawohl!

Я вспоминаю презрительные взгляды собравшихся и слышу громкий вопрос из толпы:

— Какого черта этот засранец делает здесь?

Но господин начальник Шолле не слышит никого, кроме себя:

— Еще одно усилие — и мы поставим Англию на колени! Yawohl! Бойцы на фронте 
могут положиться на нас! Пожертвуем всем на благо Родины! Преданные рыцари!

— Он нес полную ерунду, — рассказываю я шефу. — Вся эта пропагандистская чушь о 
непоколебимом боевом духе солдат и так далее. И совершенно очевидно, что он 
причислял себя к ним. Маркус просто весь кипел, но кое-как сдерживался. И лишь 
когда Шолле хлопнул его по плечу и заорал: «Наверх и на врага, затем залп, и 
никакой пощады! А потом всего лишь несколько сраных глубинных бомб!», тут у 
Маркуса вылетели все предохранители. Надо было видеть его. Он стал 
ярко-красного цвета и не мог выдавить из себя не слова, как будто у него 
перехватило дыхание. Но все остальные, как один, были на ногах в мгновение ока. 
Перевернули все: столы, стулья. Они схватили начальника за руки, за ноги и 
вынесли его из бара в коридор. Наполовину несли, наполовину волокли его. 
Сначала хотели выбросить его за дверь, наподдав на прощание ногой по его 
штабной заднице. Но у боцмана возникла идея получше. Видно, потому, что 
начальство держали за конечности, как гамак, он сперва заставил выровнять его, 
орущего и сопротивляющегося, параллельно огромному зеркальному стеклу, а потом 
скомандовал: «Хорошенько раскачиваем и отпускаем на счет «Три!» Все поняли, что 
он задумал. Это надо было видеть! Раз — два — три! Начальник взмыл в воздух, 
раздался грохот разбивающегося стекла, и он уже лежит на улице.

Я припомнил звук, с которым Шолле влетел в окно, и звон осколков, падающих на 
мостовую. Боцман сказал: «Вот и все!» Но он ошибся. Четверо молча, как по 
команде, повернулись кругом и промаршировали через весь зал на свои места, 
отряхнули руки, как будто дотронулись до какой-то грязи, и взялись за бокалы. 
«Тупая свинья!» — сказал кто-то из команды.

Вдруг кто-то завопил: «Вон он снова!» и показал на входную дверь. Сквозь 
табачный дым в дверном проеме маячила физиономия, вся в крови.

— Он ищет свое пенсне, как у Гиммлера!

Они опять вскочили на ноги. Несмотря на выпитое, в мгновение ока они были уже у 
двери и вытаскивали начальника работ через порог. Один пинком помог 
освободиться ноге начальника, зацепившейся за косяк. Захлопнули за ним дверь. 
«Наверное, теперь эта тупая б…ь получила сполна!» — сказали они.

— А потом объяснялись с военной полицией?

— Само собой, они появились час спустя, когда в баре остались только 
унтер-офицеры и матросы. И тогда-то началось настоящее побоище. Один 
полицейский получил открытую рану в верхнюю часть бедра.

— Вся флотилия очень сожалела, что он не был ранен в другое место, — заметил 
шеф.

Я знаю, откуда у шефа такая нелюбовь ко всякого рода блюстителям порядка и 
спецслужбам всех мастей. Однажды он возвращался из Парижа из отпуска на так 
называемом адмиральском поезде и только расслабился, чтобы хорошенько 
вздремнуть в полуденный зной — расстегнул нижнюю пуговицу на кителе, разлегся в 
кресле, причем в купе, кроме него, был только лейтенант — как дверь отворилась 
и началось форменное представление. Он рассказал мне в «Ройале», как все 
происходило:

— Откуда ни возьмись, передо мной нарисовался потный урод, одетый в серую 
полевую форму. Все, что положено по уставу, каска и сапоги со шпорами и, 
разумеется, галифе. В общем, в полном боевом облачении и с пушкой на поясе. А 
сквозь прозрачное стекло окна коровьим взглядом тупо пялятся двое его подручных.