Шеф спит на своей койке рядом со столом. У него над лицом, подвешенные на 
короткой цепочке, раскачиваются его часы, случайный маятник, колеблющийся во 
всех направлениях.

На нижней койке по левому борту, за задернутой занавеской перед своим 
дежурством отсыпается первый вахтенный офицер. С грохотом распахивается люк, 
ведущий в носовой отсек. Шеф, застонав во сне, поворачивается на бок, лицом к 
шкафчику, и продолжает храпеть. Вваливается человек с взъерошенной копной волос 
на голове, сонно бормочет приветствие, неуверенно жмурит глаза несколько секунд,
 затем решительно отодвигает в сторону занавеску у койки первого вахтенного:

— Двадцать минут, господин лейтенант!

Из глубокой тени на свет появляется заспанное лицо первого вахтенного. Он 
высовывает одну ногу из-под покрывала, неуклюже перебрасывает ее через 
ограждение койки и переваливается следом за ней. Сцена похожа на замедленную 
съемку прыжка в высоту. Я не хочу смущать его своим присутствием и двигаюсь 
дальше.

В носовом отсеке за столом сидит старший механик Йоганн со скорбным выражением 
лица. Он зевает и приветствует меня:

— Доброе утро, господин лейтенант!

— Утро пока еще не настало!

Йоганн ничего не отвечает и медленно встает на ноги.

Две слабенькие лампочки еле освещают носовой отсек. Точнее, рассеивают темноту. 
Меня обволакивает тяжелый, спертый воздух: запах пота, масла, трюмной воды и 
влажной одежды.

Здесь, на носу, качка ощущается сильнее, чем где бы то ни было. Перед опорами 
торпедного аппарата взад-вперед покачиваются две призрачные фигуры. Я слышу, 
как они ругаются:

— Асоциальные ублюдки! Доведут нас до революции. Середина ночи!

Из гамаков поднимаются два человека, еще один возникает из койки по левому.

— Черт вас всех дери! — должно быть, это Арио.

Так как лодку прилично качает, двоим из них приходится сделать несколько 
неудачных попыток, прежде чем они ухитрились обуть свои морские сапоги.

— Дрянная погода, — жалуется один из них. — Опять ноги будут насквозь мокрые!

Они натягивают тяжелые свитеры и обматывают шею полотенцами так, чтобы вода не 
затекала за воротник после того, как на посту управления они облачатся в 
прорезиненные куртки.

По трапу неуклюже спускается предыдущая вахта. Они насквозь мокрые. Штурман 
поднял свой воротник и отогнул вниз поля зюйдвестки, оставив открытым только 
лицо. Лица других, исхлестанные солеными брызгами, покраснели. Все вешают свои 
бинокли на крючки и раздеваются так же молча, как одевалась следующая вахта, с 
трудом стягивая с себя резиновые куртки. Потом, помогая друг другу, они 
стаскивают резиновые штаны. Самый молодой член вахтенной команды, взвалив на 
себя всю груду непромокаемых штанов, курток и зюйдвесток, отправляется на корму.
 Пространство между двумя электромоторами и по обе стороны кормового торпедного 
аппарата лучше всего подходит для сушки одежды.

Пришедшие после вахты залпом выпивают горячий кофе, протирают свои бинокли и 
убирают их до следующего дежурства.

— Собираетесь наверх? — спрашивает меня штурман.

Помощник боцмана Вихманн идет на корму, штурман с двумя наблюдателями — в 
носовой отсек.

Некоторое время слышно только рев океана и гудение двигателей, пока помощник 
боцмана не включает трюмную помпу.

Сразу же на посту управления начинается оживленное движение. Новая смена 
мотористов направляется на дежурство. Я узнаю кочегара-дизелиста Арио и 
кочегара электромотора Зорнера.

В каюте унтер-офицеров Вихманн уселся за стол и с жадностью жует.

Я забираюсь обратно в койку. Теперь я слышу прямо над своим ухом, как волны 
проносятся мимо борта лодки. Скрежет и бурление то нарастают, то замирают, а