Я испытываю застарелое чувство непрязни к тем людям наверху. И я знаю, что все, 
находящиеся здесь, на мостике, чувствуют сейчас то же самое. Мы похожи на 
раздраженных зверей, буйно реагирующих на каждый фальшивый жест.

Раздается пронзительный свисток — сигнал швартовочной команде на верхней палубе.
 Аккуратно свернутые в бухту швартовы лежат наготове на носу и на корме. Равно 
как и толстые корзины привальных кранцев.

Тонкие концы взлетают на пирс, солдаты подхватывают их и втягивают следом за 
ними прикрепленные тяжелые швартовы. К ним на помощь приходят моряки, намертво 
закрепляющие швартовы на массивных железных кнехтах. Грязная вода 
взбаламучивается винтами, медленно двигающими лодку.

— Стоп машина! Команде построиться на верхней палубе! — хрипло раскатывается 
голос командира.

Людям сверху видна наша искореженная палуба, сбившиеся в кучку, словно отара 
овец, лишившиеся корабля моряки, раненые. Я понимаю, что вглядываюсь в лица, на 
которых отображается ужас.

Наверх протягивается трап. Он круто уходит вверх: мы снова соединены с твердой 
землей.

Еще до того, как я услышал гудение, я ощутил его, как сам воздух, которым мы 
дышим: самолеты!

Звук идет со стороны океана: налет, который мы ожидали. Все головы задраны 
вверх. Гудение нарастает, переходит в постоянный гул. Уже застучала зенитка. 
Там вдалеке в небе над морем повисли крошечные облачка, белые, словно комочки 
ваты. В небе проблескивает молния — крыло самолета. Теперь я могу различить 
черные точки: пять, шесть бомбардировщиков. Семь. Да их тут целая армада!

Пронзительный вой внезапно заглушается яростным лаем четырехствольного 
зенитного орудия. По стенам пакгаузов проносятся тени. Предметы разлетаются во 
все стороны.

— Быстро! Сматывайтесь отсюда! Давайте к бункеру! — срывая голос, кричит Старик.


Но рой пуль уже вонзился в камни мостовой, разбрызгивая их осколки во все 
стороны — это уже штурмовики!

Они охотятся не за нами.

Они стараются заставить замолчать зенитные расчеты. В этом налете вместе с 
бомбардировщиками участвуют и истребители.

То тут, то там пирс взрывается фонтанами щебенки. В воздухе на удивление 
медленно проплывают осколки камней.

Мне остается еще почти шестьдесят метров до бронированной двери бункера, 
которую находящиеся внутри люди плотно прикрыли, оставив как можно более узкий 
вход. Я прыгаю вперед, мои колени снова подгибаются. Я чувствую странную боль в 
бедрах. Словно я пытаюсь идти на шатающихся ходулях, которые меня не слушаются. 
Такое чувство, будто я внезапно разучился бегать.

Слышны крики, в небе распускаются белые бутоны разрывов снарядов зениток, воют 
сирены, треск и грохот пулеметного огня, в который внезапно вклинивается лай 
зенитных орудий среднего калибра, непрерывным потоком выплескивающих залп за 
залпом. Разноголосые разрывы, каждому из которых присущ свой собственный ритм, 
слагаются в единую ужасающую какофонию. Клубы дыма, вырастающие на месте 
взрывов грибы пыли, между которыми мелькают серые фюзеляжи самолетов. Где наши, 
а где англичане? Я различаю двухвостые очертания «Лайтнингов», а высоко в небе 
плывет рой бомбардировщиков.

Я слышу отрывистое тявканье малокалиберной зенитки, стучание пулеметов, 
чиркающий визг осколков. Ревут и воют самолеты. И тут на них подобно 
землетрясению обрушивается грохот тяжелого зенитного орудия. А те атакуют с 
разных высот.

Передо мной разворачивается фантасмагоричный балет, поставленный каким-то 
сумасшедшим хореографом на мощеной сцене с огромной фигурой бункера подлодок на 
заднем плане: фигуры танцоров распластываются на земле, мечутся зигзагами, 
падают на колени, крутятся в воздухе, сбиваются в группы лишь затем, чтобы 
рассыпаться, разлетевшись во все стороны. Один из них вздымает руки вверх, 
переворачивается в пируэте и опускается в глубоком почтительном реверансе, 
раскинув руки ладонями вверх.

Снова мимо меня проносится рев. Невидимый кулак бьет меня сзади под колени.