Мне становится неудобно в спасательном жилете.

Счастье для людей на верхней палубе, что сейчас нет ветра и погода стоит мягкая.
 Рождественский день — а не холодно. Скоро взойдет солнце, но нам все-таки надо 
позаботится, чтобы обуть их хотя бы во что-нибудь. В конце концов, нам не нужны 
наши морские сапоги. Первый номер уже раздал им всю одежду, которую смог найти, 
особенно свитеры.

Я спускаюсь вниз, чтобы собрать им обувь.

Оказавшись в кают-компании, я застываю на месте, словно громом пораженный. 
Первый вахтенный офицер вытащил на свет божий свою пишущую машинку и собирается 
снова что-то выстукивать на ней. У меня пропадает дар речи: это уже слишком! Я 
возмущенно фыркаю, но он даже не поднимает головы, попеременно тыча 
указательными пальцами по клавишам, вперившись вниз своими каменными, как у 
чайки, глазами. Меня разбирает желание отобрать у него машинку и ею же как 
следует отдубасить его по голове. Вместо этого я просто говорю ему: «Ну ты и 
придурок!», прохожу дальше и ору:

— Быстрее — шевелитесь, тащите сюда сапоги! Живее, ребята!

Что он там может сейчас сочинять? Рапорт о нашем прибытии? Одному Богу известно.
 Возможно, он заполняет по всей форме приходную расписку о принятии на борт 
Бремера с половиной его экипажа.

Скоро выстраивается цепочка, по которой быстро передаются морские сапоги. Вслед 
за последней парой я поднимаюсь на мостик.

Раздается крик штурмана Бремера:

— Эскорт! — он протягивает вдаль руку.

А там, над горизонтом, действительно вырастают столбы дыма.

— Слишком поздно, господа! — ворчит Старик.

Прямо над своим ухом я слышу громкое клацание. Я поворачиваю голову. Боже 
праведный, да это другой командир. Его зубы клацают, выбивая барабанную дробь.

Солнце взошло, и море переливается всеми цветами радуги. Голубой силуэт 
приближающегося разминировщика со всеми его надстройками резко выделяется на 
фоне красного шара. Над устьем реки висят раздутые, бесформенные облака такого 
же мягкого голубовато-серого оттенка, как у голубиных перьев. Небо окрашивается 
в фиолетово-красный цвет, и самые верхние облака внезапно окаймляются пурпуром.

Мои глаза, устремленные на поднимающееся ввысь светило, горят. В голове звучит 
слова из псалма Армии спасения, которые распевал Семинарист:

		Славен, славен тот день, 
		Когда не будет ни грехов, ни отчаяния, 
		И мы войдем в землю обетованную…

— С ума можно сойти, если вдуматься, как все сложилось, — говорит в сторону 
Старик так, чтобы Бремер его не слышал. — Теперь все снова сходится: ожидали 
только одну лодку, и только одна лодка и пришла.

Он оценивающим взором разглядывает разминировщик:

— Очень симпатичная посудина, не меньше восьми тысяч тонн. И всего лишь два 
небольших деррика. Любопытно, где только они их откопали?.. А это еще что 
такое? — последние слова он тянет, повышая при этом голос.

Теперь я тоже вижу: следом за разминировщиком из-за горизонта появляется один 
корабль за другим.

— Господа, вы нам льстите! — произносит Старик, ни к кому в отдельности не 
обращаясь.

И вот словно солнечный луч вспыхивает с разминировщика: «Вызываем на связь».

— Уже заметил, второй вахтенный. Поторопитесь с сигнальным фонарем. Посмотрим, 
что они хотят.

Прожектор загорается снова и начинате моргать. Второй вахтенный офицер читает 
вслух:

— Д — о — б — р — о — п — о — ж — а — л — о — в — а — т — ь.

— Вне всякого сомнения, не это главное, что они хотели сказать!