ногах. Команды рулевому стали звучать реже. Значит, мы благополучно прошли 
сквозь кольцо заградительных патрулей.

— Разрешите подняться на мостик? — обращаюсь я.

— Jawohl, — отвечает Старик.

Застоявшиеся за все это долгое время мышцы едва повинуются мне. С трудом я 
карабкаюсь мимо рулевого — Берлинца. Не успеваю выглянуть за бульверк, как 
ветер бьет меня в лицо.

— Ну-у-у? — протяжно спрашивает Старик.

Я не могу произнести ни слова. Озираюсь вокруг — никаких очертаний — вообще 
ничего. Вдалеке — по левому борту — тянется цепочка огоньков. Что бы это могло 
быть? Африканское побережье? Не верится!

Я вытягиваюсь вверх и бросаю взгляд на носовую часть лодки. Она блестит в 
бледном лунном свете. Верхняя палуба кажется непривычно пустой. Даже в темноте 
я вижу, что палубные решетки искорежаны, разорваны на части причудливым образом.
 От орудия осталась только турель. Как же тогда выглядит носовая часть рубки? 
Обтекатель наверняка разнесло вдребезги.

— Довольно впечатляюще, не правда ли? — замечает стоящий подле меня Старик.

— Простите?

— Впечатляет — все это, — его голос переходит в шепот. Единственное, что я 
слышу:

— Иисус и его паства… агнцы могут спокойно пастись.

Его перебивает штурман:

— Хотя до сего времени он был на стороне Томми — ведь у них есть виски.

Неуместная шутка! В такое время!

Огней становится больше. Командир отдает приказы. Мы шныряем то туда, то сюда, 
придерживаясь западного направления. Сначала надо хотя бы оторваться от них. 
Увеличить дистанцию между нами и ими.

— Как долго мы сможем идти так, штурман?

— Не менее часа, господин каплей!

Все, что я хочу, это стоять здесь и легко дышать полной грудью, слыша биение 
моего сердца, обводить взглядом горизонт, слушать шелест разрезаемой форштевнем 
волны. Меня обдают налетевшие брызги, и я пробую их на вкус: соленые. Я вижу, 
вкушаю, слышу, обоняю ночной воздух. Чувствую движение лодки. Воспринимаю 
окружающее всеми своими чувствами — я живой!

Я запрокидываю голову. Кое-где проглядывают редкие звезды. Еле двигающаяся 
разорванная пелена облаков обволакивает серп месяца. Для нас забрезжило 
воскрешение — пусть даже это произошло ночью, и никто, кроме нас, не знает о 
нем. В Керневеле нас считают утонувшими. Томми наверняка поспешили сообщить о 
своей победе. Они могут пользоваться своими радиопередатчиками, сколько 
пожелают. Мы — нет. Кто-то предположил, что наш передатчик может работать, но 
нам приходится быть очень осторожными, чтобы не обратить на себя внимание. 
Томми держатся слишком настороже, они могут запеленговать даже кратчайшее 
радиосообщение.

— Тогда все в порядке, — негромко говорит Старик. — Еще час, и начнем 
собираться! Я думаю, мы вполне можем позволить вахте выйти на палубу — как, 
штурман?

— Полагаю, что так, господин каплей!

— Второй вахте приготовиться! — выкрикивает вниз командир. — Ну, как? — 
обращается он ко мне.

— Я не понимаю!

— Что вы не понимаете?

— Что они дают нам вот так спокойно уйти.

— Я тоже, — сухо говорит Старик. — Но для них это типично. Мое старое правило: 
продолжай преследование! Со мной такого никогда не случилось бы.