под действием собственной инерции — подобно высвободившемуся воздушному шарику. 
Мы действительно стали плавучими.

Через плечо командира я гляжу, не отрываясь, на стрелку манометра. Впрочем, как 
и все другие. Невообразимо медленно она ползет назад по шкале. На посту 
управления никто не шевелится. Все молчат.

Стрелка поворачивается медленно, словно в агонии. Мне хочется схватить ее рукой 
и подтолкнуть назад, как будто так можно помочь лодке подниматься.

— Двести пятьдесят метров! — считает шеф, словно все мы еще не знаем этого. — 
Двести двадцать! — Двести десять! — Двести!

Поднять перископы не представляется возможным. Они оба неисправны. Так что 
командир не сможет даже проверить — спокойно наверху или нет. Я сразу прогоняю 
от себя эту мысль и снова фокусирую все внимание на глубинном манометре. Лодка 
продолжает неторопливо подниматься.

— Сто восемьдесят!

К моменту, когда стрелка доходит до отметки сто двадцать, командир уже стоит 
под люком боевой рубки.

Минуты растягиваются, словно резиновая лента.

Мы все стоим неподвижно, как изваяния. Я даже не решаюсь перенести вес тела с 
одной ноги на другую. В спасательном снаряжении, надетом поверх своего мехового 
жилета, командир выглядит чудаковато. Когда стрелка доходит до ста семидесяти, 
он приказывает затемнить освещение на центральном посту. Остается только 
бледный сумеречный свет, проникающий с обеих сторон сквозь распахнутые люки, 
которого едва хватает на то, чтобы различить силуэты людей.

Мы всплываем медленно, как лифт, который поднимают наверх вручную после 
отключения электричества. Теперь я уже переминаюсь с ноги на ногу. Потихоньку, 
осторожно, чтобы никто не заметил.

Работает акустическое оборудование: это Херманн. Должно быть, он улавливает 
сейчас множество звуков с разных направлений. Он доложит только в том случае, 
если что-то обнаружится в непосредственной близости от нас. Но ничего нет. 
Похоже, нам везет.

— Двадцать пять метров — пятнадцать!

Столбик воды в трубке прибора Папенберга уже начинает понижаться. Командир 
тяжело взбирается по трапу.

— Люк боевой рубки чист! — рапортует шеф.

Я сглатываю. На мои глаза наворачиваются слезы.

Лодка задвигалась, плавно раскачиваясь взад и вперед. Затем слышится плещущий 
звук: тшшумм — тшшумм! Волна бьется о борт.

Теперь все, как обычно, происходит быстро. Шеф докладывает:

— Лодка чиста!

А Старик кричит вниз:

— Выровнять давление!

Раздается звонкий стук. Люк боевой рубки резко открывается. Значит, давление не 
было окончательно выровнено. Прохладный воздух плотным сугробом обрушивается на 
нас. Моим легким больно, затем они останавливаются — слишком много кислорода 
для них. Я покачнулся. Боль буквально заставляет меня встать на колени.

Ради бога, что там творится наверху? Вспышки осветительных ракет? Старик что-то 
заметил? Почему нет команд?

Лодка плавно покачивается взад-вперед. Я слышу плеск мелких волн. Корпус лодки 
отзывается гонгом.

Наконец раздается бас Старика:

— Приготовиться к пуску дизелей!

В проеме люка по-прежнему темно.

— Приготовиться к вентиляции!