— Вгоните туда все, что есть — и порядок! — велит Старик. Потом он 
поворачивается ко мне, будто бы для того, чтобы сказать мне что-то по секрету, 
но произносит свою реплику громким сценическим шепотом[116 - Если актеру по 
ходу пьесы приходится шептать, то он «шепчет» так, чтобы его было слышно во 
всем зрительном зале.] :

— Хорошо, что у нас на борту — команда настоящих специалистов!

Аварийное состояние электромоторного отделения ужасает не меньше, чем 
дизельного: сейчас это уже не стерильное, блещущее чистотой помещение, в 
котором все детали моторов скрыты за стальными оболочками. Сейчас все покровы 
сорваны, пайолы подняты, обнаженные внутренности выставлены напоказ. Здесь тоже 
повсюду валяются промасленная ветошь, деревяшки, инструменты. Клинья, провода, 
лампы-»переноски», проволочная сетка. И здесь внизу еще осталась вода. В этом 
есть что-то непристойное, что-то отдаленно напоминающее изнасилование. Помощник 
электромоториста Радемахер лежит на животе, вены на его шее вздулись от натуги, 
он пытается огромным гаечным ключом завернуть гайку на подушке двигателя.

— Как много ущерба! — замечаю я.

— Ущерб — подходящее выражение, — откликается Старик. — Сию минуту прибудет 
штабной казначей, чтобы взглянуть на растоптанные во время полевых маневров 
грядки салата, и тут же на месте рассчитается с хозяином за наши невинное 
озорство наличными из своего кармана — без излишнего бюрократизма!

Радемахер, заслышав его голос, начинает вставать с пола, но Старик 
останавливает его, затем дружески кивает и сдвигает его фуражку на затылок. 
Радемахер ухмыляется.

Я замечаю часы: сейчас ровно полдень. Значит, я все-таки спал, просыпался и 
опять засыпал. Как часы смогли пережить взрыв? Мой взгляд останавливается на 
пустой бутылке. Я хочу пить! Где бы мне раздобыть хоть что-нибудь, чтобы 
утолить жажду? Когда я пил в последний раз? Я не голоден: в животе пусто, но 
чувства голода нет. Лишь эта дьявольская жажда!

Вот стоит бутылка — она наполовину полная. Но я не могу лишить Радемахера его 
сока.

Старик в задумчивости стоит прямой, как шест, его глаза обращены на крышку 
кормового торпедного люка. Он пришел к какому-то заключению?

Наконец он вспоминает о моем присутствии, резко поворачивается и тихо зовет:

— Ну, теперь двинемся назад!

И мы вновь идем путем паломников мимо хромых, слепых, бедных и проклятых. 
Представление повторяется — чтобы быть полностью уверенным в том, что желаемое 
воздействие достигнуто.

Но в этот раз Старик ведет себя так, словно нет никакой необходимости обращать 
на что-то особое внимание: и так все в порядке. Пара кивков головой в 
одном-другом месте, и мы возвращаемся на пост управления. Он подходит к столу с 
картами.

Апельсины! Ну конечно, ведь у нас есь апельсины с «Везера». К нам на борт, в 
носовой отсек, были загружены целых две корзины сочных, зрелых апельсинов. 
Декабрь — самый сезон для них. Мой рот пытается наполниться слюной, но горло 
пересохло: засохшая масса слизи совершенно забила мои слюноотделительные железы.
 Но апельсины прочистят все как следует.

В спальном отделении никого нет. Техники все еще находятся на корме. Штурмана 
последний раз я видел на посту управления. Но куда подевался боцман?

Я стараюсь открыть люк в носовой отсек так тихо, как только возможно. Тускло, 
как всегда, горит одна-единственная слабая лампочка. Проходит не меньше минуты, 
прежде чем я могу разглядеть в полумраке представшую моему взору картину: люди 
на койках, люди в гамаках, все спят. На пайолах, едва ли не до самого люка, 
тоже лежат люди, тесно прижавшись, словно бездомные, старающиеся согреть друг 
друга.

Никогда в носовом отсеке не собиралось одновременно столько людей. Вдруг я 
понимаю, что здесь находятся не только свободные от вахты, но и матросы, 
которые в обычных условиях сейчас стояли бы ее — вот население отсека и выросло 
вдвое.

Луч моего фонарика скользит по телам. Отсек похож на поле после битвы. Даже 
хуже того, после газовой атаки: люди лежат в полутьме буквально согнутые 
пополам, скрученные адской болью, как будто противогазы не смогли защитить их 
от нового отравляющего газа, придуманного врагом.