на лодке. «Лучше всего — черные рубашки», посоветовал мне штурман и добавил со 
знанием дела: «На черном незаметна грязь».

Первый вахтенный офицер и инженер-стажер уже находятся на борту, готовят лодку 
к выходу в море.

Небо к западу от гавани все еще темное, но на востоке, над рейдом, за черным 
силуэтом транспорта, стоящего на якоре, бледные лучи рассвета уже достигли 
зенита. Обманчивый полумрак придает всему странный, непривычный облик. Скелеты 
кранов, башнями возвышающиеся над голым фасадом рефрижераторного склада и 
низкими крышами хранилищ похожи на обугленные подпорки под гигантские фруктовые 
деревья. Кажется, что мачты кораблей воткнуты в крыши, крытые толем; меж них 
вьется белый отработанный пар и масляно-черный дым. Штукатурка на стенах 
наполовину разбомбленного дома, смотрящего на нас пустыми глазницами окон без 
стекол, поражена проказой: она отваливается повсюду большими кусками.

Огромными белыми пляшущими буквами на темно-красном фоне выведено слово «BYRRH».


Ночная изморозь, подобно плесени, расползлась по грудам металла, оставшимся 
после последнего воздушного налета.

Наш путь лежит мимо развалин. О том, что вдоль улицы когда-то стояли магазины и 
кафе, теперь напоминают только расколотые вывески над оконными проемами. От 
кафе «Коммерсант» осталось только «Комм». На месте кафе «Мир» зияет воронка. 
Железный каркас сгоревшей фабрики сложился внутрь и стал похож на гигантский 
цветок репейника.

Навстречу нам движется колонна грузовиков. Они везут песок, необходимый для 
постройки дока-бункера. Поднятый ими ветер подхватывает пустые бумажные мешки 
из-под цемента, которые запутываются в ногах командира и второго вахтенного. 
Пыль от штукатурки на мгновение не дает нам дышать и оседает подобно муке на 
наших сапогах. Не то две, не то три разбитые машины с номерами вермахта лежат 
на крыше, задрав колеса в небо. И опять обгорелые бревна и сорванные ударной 
волной крыши, лежащие большими палатками посреди искореженных рельсов.

— Они опять все перевернули вверх ногами, — ворчит командир. Шефу кажется, 
будто тот хочет сообщить ему нечто важное, и он торопливо догоняет командира.

Тогда командир останавливается, зажимает свою парусиновую сумку между ног, и 
привычным движением извлекает из кармана кожаной куртки старую трубку и 
потертую зажигалку. Пока мы, ссутулившись и дрожа от холода, стоим вокруг, 
Старик аккуратно подносит огонь к уже набитой трубке. Теперь, подобно пароходу, 
он выпускает белые клубы дыма, торопясь вперед и часто оборачиваясь к нам. Его 
лицо искажено скорбной гримасой. Глаза, скрытые козырьком фуражки, совершенно 
не видны.

Не вынимая трубку изо рта, он отрывисто задает вопрос шефу:

— Перископ в порядке? Размытость устранили?

— Так точно, господин каплей. Крепление пары линз ослабло, вероятнее всего, в 
результате воздушной атаки.

— А проблемы с рулем?

— Все исправлено. Был поврежден кабель, идущий от электродвигателя. Поэтому 
контакт прерывался. Мы заменили кабель на новый.

За досками объявлений стоит длинный ряд товарных вагонов. Миновав их, мы 
пересекаем железнодорожные пути, а затем идем по размытой грязной дороге, в 
которой колеса грузовиков оставили глубокую колею. По бокам дорогу ограждают 
наклонно торчащие железные прутья, обмотанные колючей проволокой. Перед 
караулкой привидениями маячат часовые, укрыв лица поднятыми воротниками.

Внезапно воздух наполняется металлическим лязгом. Внезапно грохот смолкает, и в 
промозглом влажном воздухе, пахнущем дегтем, соляркой и гнилой рыбой, повисает 
нарастающий пронзительный свист, вырывающийся струей пара из сирены.

Опять слышны металлические звуки. Наполненный ими воздух становится тяжелым: мы 
в зоне верфи.

По левую руку от нас виден гигантский раскоп. Длинные вереницы опрокидывающихся 
вагонеток исчезают в его темной глубине. Их грохот вылетает из-под земли вместе 
с паром.

— Здесь будут новые бункеры, — говорит Старик.

Теперь мы направляемся к причалу. Стоячая вода покрыта клочьями тумана. Корабли 
стоят так плотно и их так много, что невозможно определить их очертания.