пополам, и тут же быстро рвут другой на мелкие кусочки. Затем раздается жуткий 
скрежет металла, и теперь все вокруг нас рвется, грохочет, трещит, скребет.

Я так долго сдерживаю дыхание, что теперь вбираю его в себя огромным глотком, 
чтобы не задохнуться. Черт побери! Что происходит?

Старик поднимает голову:

— Двое пошли на дно, штурман — их ведь двое, как по вашему?

Слышен шум — наверно, это лопаются шпангоуты?

— Они — получили — свое! — переводя дыхание на каждом слове, выдавливает из 
себя Старик.

Никто не шевелится. Никто не издает победных воплей. Помощник на посту 
управления стоит рядом со мной, недвижим, застыв в привычной позе: опершись 
одной рукой о трап, повернув голову в сторону глубинного манометра. Оба 
оператора рулей глубины все еще закутаны в резиновую одежду, их зюйдестки 
блестят от влаги. Стрелка белесого глаза манометра тоже замерла. Только сейчас 
я замечаю, что у рулевых-горизонтальщиков по-прежнему зюйдвестки одеты на 
головах!

— Они шли слишком долго. Я уже перестал надеяться, — опять знакомо ворчит 
низкий голос командира. Треск и грохот, гул и скрежет, похоже, никогда не 
кончатся.

— Вот теперь можно записать на свой счет парочку посудин.

И тут потрясший лодку удар сбивает меня с ног. Я едва успел ухватиться за трубу,
 чтобы не упасть. Раздается звон битого стекла.

Восстановив равновесие, я автоматически делаю два заплетающихся шага вперед, 
натыкаюсь на кого-то, ударяюсь об острый угол и проваливаюсь в проем люка.

Вот оно. Прощупывают! Расслабляться пока еще рано! Я изо всех сил приваливаюсь 
левым плечом к стальному проему люка. Обеими руками я цепляюсь за трубу, 
проходящую под моими бедрами. Это место — только мое. Ладонями я чувствую на 
ощупь гладкий слой эмалевой краски и ржавчину с нижней стороны трубы. Железная 
хватка, как тиски. Я пристально смотрю на запястье то левой, то правой руки, 
как будто мой взгляд заставит их сжаться еще сильнее.

Когда же будет следующий удар?

Я медленно поднимаю склоненную голову, как черепаха, готовая втянуть ее под 
панцирь в любой момент, когда обрушится ожидаемый удар. Я слышу лишь чье-то 
громкое сопение.

Мои глаза, словно под действием какой-то магической силы, прикованы к 
командирской фуражке. Он делает шаг, и его фуражка сливается с белой и красной 
шкалами по обе стороны водомера в одну картинку: клоунский полосатый кнут. Или 
леденцы неимоверных размеров, выставленные в вазах, подобно цветам, в витринах 
парижских кондитеров. Такой можно сосать целый день. Или маяк, который проплыл 
у нас слева по борту, когда мы покидали гавань. Он тоже был раскрашен красными 
и белыми полосами.

Проем люка отбрасывает меня от себя. От оглушительного взрыва, кажется, лопнут 
барабанные перепонки. Удар следует за ударом, как будто океан начинен огромными 
пороховыми бочками, детонирующими одна за другой.

Ковровая бомбардировка.

Боже мой, на этот раз они почти достали нас! Сделали второй заход. Они не 
дураки и не попались на нашу уловку.

Мой желудок сводят спазмы.

Снаружи ничего не слышно, кроме оглушительного бурления воды, ринувшейся назад, 
в пустоты, образовавшиеся после разрывов! Подводный водоворот, подхвативший 
лодку, резко бросает ее из стороны в сторону. По счастью, я так плотно забился 
в свое укрытие, как будто я кручусь на центрифуге.

Внезапно рев воды, кинувшейся сама на себя, желая заполнить вакуум после 
взрывов, стих, и мы снова можем слышать глухой рокот, стуки и скрежет других 
кораблей.

Командир смеется, как сумасшедший:

— Они точно идут ко дну — что ж, нам не придется давать по ним прощальный залп. 
Жаль, нельзя посмотреть, как эти корыта тонут.