— Они не могли нас увидеть!

Он приказывает нам держать курс в ту сторону, где был пароход. Чтобы выполнить 
его приказ, приходится идти полным ходом против волн. Ветер хлещет по нашим 
лицам. Я не смог выдержать и десяти минут и с потоком воды отправляюсь вниз. 
Потерявший надежду шеф повторяет каждые несколько минут:

— Бесполезно. Они все-таки улизнули от нас!

Несмотря на летящие брызги, я все же бросаю беглый взгляд внутрь боевой рубки. 
Крошка Бенджамин стоит у руля — он изо всех сил старается удержать лодку на 
заданном курсе. Даже не видя отсюда катящиеся волны, я чувствую, как каждая из 
них старается сбить нас с курса. Люк снова задраен. Теперь лишь переговорная 
труба соединяют мостик с внутренностями лодки.

Старик велит погрузиться, чтобы попробовать услышать противника. Он не намерен 
сдаваться. Сонар должен услышать дальше, нежели увидят наши глаза.

Насквозь вымокшая вахта с мостика, все с красными, как омары, лицами, 
спускается вниз.

Мы уходим на сорок метров. В лодке стоит мертвая тишина. Слышно лишь, как 
плещется трюмная вода, колеблемая донными волнами. Все, кроме двух дозорных с 
мостика, сидящих за штурвалами гидропланов, уставились на акустика. Но как бы 
плавно он ни поворачивал свою круглую ручку — ровным счетом ничего!

— Курс — шестьдесят градусов! — приказывает Старик.

Спустя полчаса он поднимает лодку на поверхность. Может, он все-таки сдался? Я 
поднимаюсь на мостик вместе с вахтой штурмана. Командир остается внизу.

Как правило, только потерпевшие кораблекрушение видят волны так, как видим их 
мы. Можно представить, что мы находимся на плоту.

— Волны-костоломы, — орет штурман. — Смотрите — однажды один впередсмотрящий с 
подлодки…

На этом месте он прервал свой рассказ потому, что перед нами выросла волна, 
готовящаяся обрушить свой удар. Я боком притиснулся к бульверку, прижав 
подбородок к груди.

Едва вода шумно схлынула, он продолжил все тем же охрипшим криком:

— …у него было переломано три ребра — страховочный пояс порван — смыло назад — 
прямо на пулемет — ему еще повезло!

После того, как лодка перевалила еще через три волны, он развернулся, вытащил 
заглушку из переговорной трубы и крикнул в нее:

— Для командира: видимость нулевая!

Командир прислушался к этому доводу. Еще одно погружение, еще раз обыскали все 
сонаром. Результат прежний: ничего.

Интересно, есть смысл нам стаскивать с себя одежды, с которых капает вода? 
Операторы рулей глубины не стали снимать даже зюйдвестки. Через полчаса 
выяснилось, что они поступили правильно. Командир вновь поднял лодку на 
поверхность.

— У нас остался единственный шанс: только если они круто изменят курс — 
повернут совсем в другую сторону — это лишит их полученного преимущества, — 
говорит Старик.

Добрых полчаса спустя он сидит нахмурясь, полуприкрыв глаза. Внезапно что-то 
буквально подбрасывает его на ноги. Его порыв заставляет и меня подпрыгнуть. 
Должно быть, он услышал, как что-то происходит на мостике. Он оказывается у 
люка в тот момент, когда приходит сообщение, что пароход снова виден.

Снова сигнал тревоги, погружение.

Когда я добираюсь до поста управления, он уже сидит в боевой рубке, слившись с 
окуляром перископа. Я затаиваю дыхание. Когда бурное море дает ему секундную 
передышку, я слышу, как он ругается себе под нос. У него опять не ладится. Как 
он ухиряется удержать пароход в поле зрения перископа дольше считанных 
мгновений при таком волнении на море?

— Вот он!

Крик, раздавшийся сверху, заставляет меня вздрогнуть. Мы стоим наготове и ждем,