продолжает шарить на полу. Вдруг в его руке оказывается стрелка. Он осторожно 
поднимает свою бесценную находку и надевает ее на квадратную ось малого 
манометра, который замеряет наибольшие глубины.

Такое ощущение, что жизни всех нас зависят от того, будет ли двигаться тонкая 
металлическая полоска или нет.

Помощник убирает свою руку. Стрелка вздрагивает и начинает медленно 
поворачиваться. Командир молча кивает в знак одобрения.

Манометр показывает сто восемьдесят метров.

Акустик докладывает:

— Звук усиливается — двести тридцать градусов — двести двадцать градусов!

Командир снимает свою фуражку и кладет ее на рундук с картами. Его волосы 
слиплись от пота. Он глубоко вздыхает и говорит:

— Так держать!

Впервые его голос не совсем слушается его. В нем можно уловить готовность 
прекратить поединок.

— Шумы на двухстах десяти градусах! Становятся громче — снова начинают атаку!

Командир тут же приказывает самый полный вперед! Лодку резко встряхивает в тот 
момент, когда она рванула вперед. Командир оперся спиной на блещущую маслом 
трубу перископа, прислонившись к ней затылком.

В моей памяти всплывают давно позабытые картины: два картонных диска с 
нарисованными на них спиралями, крутящиеся в разные стороны на машине для 
изготовления мороженого на деревенской ярмарке. Сплетение красного и белого 
полностью заполнили мою голову, а затем превратились в след, тянущийся за двумя 
глубинными бомбами, двумя сверкающими кометами, в ослепительно-белой вспышке 
которых померкло все окружающее.

Меня вернул к действительности очередной рапорт акустика. Я смотрю ему в рот, 
но не понимаю, что он говорит.

Снова ожидание, затаив дыханием. Малейший звук причиняет такую боль, как будто 
бередит свежую рану. Как будто мои нервы оказались на поверхности кожи, 
совершенно обнаженные. В голове одна-единственная мысль: они там, наверху. 
Прямо над моей головой. Я забываю дышать. Я начинаю задыхаться прежде, чем 
медленно, осторожно наполняю свои легкие кислородом. Закрыв глаза, я вижу, как 
бомбы отвесно уходят вглубь воды, оставляя за собой след из воздушных пузырьков,
 и разрываются огненными шарами. Вокруг расплавленного добела эпицентра взрыва 
в безумных переплетениях полыхают все цвета спектра, то вспыхивая, то тускнея, 
но неуклонно разгораясь, пока весь подводный мир не светится подобно 
раскаленной топке.

Помощник по посту управления снимает с меня заклятие. Жестикулируя и шепча, он 
пытается привлечь внимание шефа к тому углу поста управления, в котором стоит 
заполненная до краев канистра, в которую скапливается смазочное масло. Сейчас 
это, наверное, самая заурядная проблема, которую возможно представить в нашей 
ситуации, но она имеет значение для матроса.

Шеф кивком головы разрешает тому сделать что-нибудь с канистрой. Труба, из 
которого вытекает масло, опущена прямо в канистру. Он не может просто убрать 
из-под нее канистру, ему приходится наклонить ее, чтобы слить масло. В 
результате на полу черным грязным пятном растекается еще больше масла.

Штурман с отвращением качает головой. Помощник на посту управления убирает 
переполненную канистру с осторожностью вора, уносящего свою добычу и 
старающегося, чтобы при этом не сработала охранная сигнализация.

— Шум корвета уменьшается за кормой! — докладывает акустик. Почти одновременно 
взрываются еще две бомбы. Но шум их разрывов слабее и глуше, нежели предыдущих.

— Далеко от нас, — говорит командир.

Рруумм — тюуумвуумм! 

Еще слабее. Командир хватает свою фуражку:

— Учебное маневрирование! Вот над чем им стоило бы поработать дома!

Помощник на посту управления уже занят установкой в глубиномеры новых 
стеклянных трубок взамен разбитых; похоже, ему известно, что одного только вид 
неисправности достаточно, чтобы угнетающе воздействовать на команду.