перекрестье перископа, Было туманно, и Шультце словно прилип к перископу, 
пытаясь распознать эсминец. Внезапно он повернулся.

– Зурен! Зурен! – закричал он. – Поди сюда и посмотри. Этот малый всё время 
даёт «А».

Зурен посмотрел в перископ. Действительно, странный эсминец давал сигнальным 
прожектором беспрерывную цепь «А».

На борту «U-48» никто не знал, британский это или германский эсминец. Шультце 
дал опознавательный сигнал по подводной сигнализации – четыре, пять, шесть. 
Никакого ответа.

Делать было нечего. Пришлось всплыть и повторить сигнал.

Запутанная ситуация. Могли или не могли болтаться здесь наши эсминцы?

Шультце вылез на мостик, за ним Зурен и верхняя вахта. Зурен дал азбукой Морзе 
опознавательный световой сигнал. Тем временем эсминец приближался на малом ходу.
 Но после повторного сигнала от «U-48» он резко увеличил ход. Волна от 
форштевня стала выше и круче. Так он нам ответил.

– Боевая тревога! Срочное погружение!

Все с мостика посыпались в люк, и тут же «U-48» погрузилась настолько глубоко, 
насколько позволяла глубина фьорда. Потом началось самое весёлое. Над нашей 
головой и вокруг стали рваться глубинные бомбы, сотрясая лодку.

Но на этом и кончилось. Хватит и этого.

Было 13 апреля. И сбросили на нас точно тринадцать глубинных бомб, ни больше ни 
меньше. Шультце улыбнулся, довольный. Ещё бы, ведь известно, что семь и 
тринадцать – счастливые числа.

Но эти тринадцать взрывов были лишь увертюрой. Последующие дни оказались днями 
настоящего ада. Каждый день и каждый час следующего дня или мы атаковали 
эсминцы, или сами оказывались в их ловушках. И так с утра до вечера, с вечера 
до утра. Ночи были короткими, слишком короткими, чтобы мы могли как следует 
зарядить батареи и поддерживать лодку в нормальной боеготовности. О сне и 
говорить было нечего, и мы едва успевали перекусить. Одну за другой мы 
выпускали наши магнитные торпеды. И ни одна из них не взорвалась.

Что за чёрт с этими проклятыми торпедами?

То же самое произошло несколько дней назад под Бергеном, когда Шультце атаковал 
британский тяжёлый крейсер и произвёл залп из трёх торпед. И ни одна из этих 
паршивых железных рыб не попала в цель. Торпедисты не отходили от торпед, 
проверили эти огромные металлические сигары дальше некуда, но не нашли ничего, 
что могло бы объяснить неудачи. Единственным утешением было то, что «папаша» 
Шультце оставался спокоен.

И вот, пожалуйста, опять то же самое! И здесь эти магнитные торпеды отказались 
взрываться. Такие усилия – и всё попусту.

Нарвикский ад был и нашим персональным адом. Четыре дня мы носились по фьорду 
вверх и вниз, туда и сюда в подводном положении. Мы израсходовали все запасы 
кислорода до последней капли. Мы расстреляли все торпеды, которые имели, и ни 
одна не подала о себе доброй вести. Что случилось? Гироскоп отказал? Что-нибудь 
с магнитной вертушкой[8 - Взрыватель, капсюль, детонатор на носу торпеды.]? Или 
германские секреты больше не являются секретами для англичан?»


* * *

Подводная лодка, на которой служил Топп вначале офицером, тоже прошла через 
этот горький опыт. Но давайте ещё раз заглянем в его дневник:

13 апреля мы направились на новую позицию.

– Вы наша последняя надежда, – кричали нам с эсминцев.

Два тяжёлых немецких самолёта кружили над Нарвиком, сбрасывая пищу и боеприпасы.
 Люди, все ещё запертые в гавани и отрезанные от всякой поддержки, вздохнули с 
облегчением.

14 апреля над нашей позицией пролетел британский самолёт. Это был самолёт с 
авианосца эскорта, направленный на рекогносцировку фьорда. Внезапно в поле 
зрения перископа оказались сразу несколько эсминцев, которые шли на нас тремя 
кильватерными колоннами. За ними маячила серая тень линкора.