По моим подсчётам, главный корабль находился в радиусе выстрела. «Спокойно, – 
говорил я себе. – Ещё чуть-чуть поближе, и дай Бог тебе спокойствия и выдержки».


Скоро авианосец был в поле моего зрения. Он казался громадным, массивным. И в 
тот момент, когда я собрался дать команду приготовить торпедные аппараты к 
залпу, корабли изменили курс, словно производили манёвр с целью уйти с линии 
огня атакующей подводной лодки. Вполне возможно, что они как раз и отрабатывали 
совместный манёвр. Я воздержался от выстрела. Шанс поразить цель был ничтожным, 
а потерять лодку – весьма велик.

Я целый день маневрировал, пытаясь выйти на позицию для выстрела, но все 
безуспешно. Это был день сплошной нервотрёпки.

Над головой и вокруг нас раздавались высокие тона винтов британских эсминцев и 
корветов – весьма раздражающие шумы. В любой момент, я чувствовал, они могут 
обнаружить нас. Но британцы, очевидно, чувствовали себя в такой безопасности, 
что пренебрегали использованием своих гидрофонов. Иначе бы они нас нашли.

Тот факт, что я вошёл в контакт с противником и он проводит учения несколько 
дней, вселял в меня надежду, что у меня ещё появится возможность атаковать его. 
И всё-таки было обидно, что у меня под носом ходят такие великаны, как 
«Формидабл» и «Илластриес», а я не могу ничего поделать. А узнать их я узнал, 
потому что у нас были их силуэты.

И на второй день мне не повезло. А на третий я не смог даже подобраться к ним.

Наконец после всех этих долгих и бесплодных дней я решил, что надо что-то 
положить в карман, прежде чем возвращаться на базу. И я поразил два эсминца – 
один по правому, другой по левому борту, залпом четырёх торпед, по две на 
каждого.

В Гибралтаре зашевелилась противолодочная оборона. Мы были так близко к нему, 
когда я стрелял, что было видно многое из происходящего на Скале.

Я под водой пошёл под прикрытие африканского берега. Эсминцы забегали над нашей 
головой во все стороны. Глубинные бомбы посыпались десятками, но все – не ближе 
мили от нас. Люди в лодке широко улыбались – впервые за весь поход.

После того как над Северной Африкой и узкой полосой пролива опустилась ночь, я 
всплыл. Батареи нуждались в подзарядке, но больше всего нам нужен был глоток 
свежего воздуха.

Стояла прекрасная звёздная ночь. Вокруг царило спокойствие. Ни силуэта, ни шума 
самолёта. Я передал вахту и велел держать курс на Мелилью на африканском 
побережье, а сам пошёл вздремнуть. В тот момент, мне казалось, наши радары были 
для меня важнее вперёдсмотрящих.

Внезапно тишину ночи разорвали два взрыва. Лодку тряхнуло. Я спрыгнул с койки.

Тут раздался третий взрыв. Лодка встала на дыбы. Раздались звуки бьющегося 
стекла, вырубился свет. Воцарилось столпотворение, неописуемый хаос. Полопались 
трубопроводы, повыскакивали из своих гнёзд металлические пайолы палубы.

Бросившись в центральный пост, я попал ногой между двух трубопроводов, 
сорвавшихся со своих мест. Чем больше я старался высвободить ногу, тем больше 
её, казалось, зажимало. Люди, бежавшие в центральный пост из первого отсека, 
натыкались на меня, старались протиснуться, и оттого меня ещё больше зажимало. 
В темноте они, конечно, не видели меня, и тем более не видели, что перед ними 
командир. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер, и мне приходилось 
довольно грубо отбиваться от объятий моих усердных друзей и делать 
соответствующие высказывания насчёт того, что я о них думаю, и в кратких 
выражениях объяснять, что я тоже спешу на работу.

Наконец восстановилось подобие порядка, я сумел с посторонней помощью вытащить 
ногу и броситься в боевую рубку и далее – на мостик.

Выскочив на мостик, я был встречен адским рёвом. Как мне показалось, верхняя 
вахта чему-то радовалась. Вахтенный офицер показал рукой вперёд влево, и я 
успел увидеть исчезающий в волнах вражеский самолёт.

Оказывается, пока мы там думали, что лодка тонет, верхняя вахта сбила самолёт. 
Люди увидели близкий силуэт, открыли огонь и попали!

– Всем наверх! – крикнул я.

Нас побило здорово. Даже дизеля встали. Лодка стала почти грудой металла. Потом 
я услышал, что произошло.