ик новый повод для беспокойства. Один из чинов  полка Вестланд, несший 
охрану в районе Дубровской, сообщил о возобновлении активности остатков 
разбитых советских частей, укрывшихся в горах после разгрома VII гвардейского 
корпуса. Попытки красных оказать сопротивление отмечалиь при преодолении 
«викингами» перевалов. Начала возрастать и активность партизан, нападавших из 
засады на дивизионные колонны снабжения, доставлявшие «викингам» боеприпасы и 
продовольствие. 25 августа танки 1-й танковой армии генерал-полковника Эвальда 
фон Клейста вышли к Моздоку на востоке Кавказа. До Грозного – цели 
объединенного последнего удара всех наступающих германских сил – оставалось 
пройти  всего-навсего 80 километров. Поспешно мобилизованное советскими 
властями народное ополчение днем и ночью строило доты, блиндажи, рыло 
многокилометровые траншеи, противотанковые и противопехотные рвы и заграждения. 
Немцы были остановлены и оставались на тех же позициях на протяжении осени и 
зимы. Именно эту кавказскую зиму сохранил в памяти на всю оставшуюся жизнь 
Орнульф Бьорнстад, норвежский доброволец полка СС Германия, окопавшийся со 
своим взводом на одной из возвышенностей в восточных отрогах Кавказа:
       «Когда я расположился на ночлег в моей «лисьей норе»620 на бугре, шел 
сильный дождь. Пока я спал, сильно похолодало, и вода, стекавшая в мой окоп, 
превратилась в лед. Когда я, наконец, проснулся, ледяная корка была твердой, 
как камень, и я в буквальном смысле слова примерз к стенке окопа. Я не мог 
пошевелиться, вся моя левая половина совершенно онемела, я ее просто не 
чувствовал. Что тут поделаешь? И смех, и грех – хотя, если честно сказать, мне 
было не до смеха. Я стал звать на помощь. Ксчастью для меня, неподалеку от моей 
ячейки находилась землянка, сильно пострадавшая от минометного обстрела. У нас 
тогда многих убило и ранило. Был убит наш командир роты, а некоторым раненым 
все еще оказывали необходимую помощь. Поэтому там еще были врачи и санитары, 
один из которых услышал мои крики. Так я был спасен. Меня свезли вниз с бугра 
на мотоцикла с прицепной коляской и доставили в небольшой городок в долине, где 
был госпиталь, устроенный нами в бывшем санатории-водолечебнице для 
высокопоставленных коммунистических функционеров. Пришлось и мне хоть раз в 
жизни пожить по-комиссарски.
       Там все было очень комфортабельно, чистое белье, белые простыни, кругом 
– ни пылинки, а уход просто первоклассный. Впрочем, медицинский персонал был не 
местный, а наш, норвежский, включая медсестер. Меня доставили едва живого. Мне 
было плохо, у меня был жар. А после выяснилось, что я заработал себе тяжелейший 
ревматизм. Я провалялся в госпитале целый месяц, после чего вернулся в часть, 
стоявшую к тому времени в маленьком кавказском селении недалеко от Оснокитсы621,
 или как там этот грузинский622 город называетя, я уже точно не помню. 
Местность была лесистая и вообще очень  живописная. Над нами возвышался Эльбрус 
– священная гора древних ариев, высочайшая из гор Кавказа. Когда я задумывался 
над тем, что здесь когда-то жили наши предки, просто дух захватывало. Надо же, 
думал я, в какую даль нас занесло! Мы устроили бункер в брошенном доме, 
оборудовали огневую позицию для наших минометов и поддерживали огнем нашу 
пехоту. Мой минометный расчет расположился на берегу ручья. Позиция была 
идеальной, потому что местность перед селением была ровной и хорошо 
просматривалась.
            Мое тогдашнее состояние здоровья не позволяло выставлять меня в 
караул ночью, и это, возможно, спасло мне жизнь. В первую же ночь советская 
разведгруппа пробралась на огневую позицию моего минометного расчета. Наши 
ребята открыли огонь, но с некоторым опозданием. На следующее утро я обнаружил 
труп советского офицера, свалившегося в мой бункер. Он был буквально изрешечен 
автоматной очередью.                            
             Неприятель действовал очень активно, выходя из городка и атакуя 
нас снова и снова, причем чаще всего в дневное время. Наши минометы действовали 
очень четко, слаженно и эффективно. Выпущенные из них мины при ударе о землю 
подскакивали вверх и разрывались в воздухе, поражая живую силу противника 
градом смертоносных осколков.
             Пленных красноармейцев мы использовали как рабочую силу, чаще 
всего для рытья окопов, но не только. Мне запомнился один здоровенный детина, 
дрожавший от страха, когда мы взяли его в плен. Он, вероятно, был уверен, что 
раз мы эсэсовцы, то убьем его на месте, как им, наверно, рассказывали политруки.
 Он смотрел на меня отчаянными глазами и все время повторял, что хочет быть 
моим другом. Я пожалел его и назначил нашим ротным поваром. Он готовил для нас 
три или четыре месяца, а потом я отпустил его на все четыре стороны. Не знаю, 
вернулся ли он к своим или поселился где-нибудь под чужим именем. Во всяком 
случае, больше я его никогда не видел».
         Чем более растянутым становился фронт, тем более грандиозные масштабы 
принимали планы Гитлера. Одновременно с покорением Кавказа он торопил своих 
генералов с захватом Сталинграда – ключевого железнодорожного и речного 
транспортного узла, расположенного на западном берегу Волги. Но до захвата 
Сталинграда следовало преодолеть еще одно препятствие. Советское командование 
собрало свои силы в мощный кулак для наступления на участке фронта, 
проходившего по реке Донец, там, где немцы испытывали недостаток сил и средств 
и не смогли сдержать советского напора. На острие советского удара находилась 
танковая группа генерал-лейтенанта Маркиана Попова, которая, прорвав немецкую 
оборону в районе Красноармейского, неудержимо рвалась на Сталино (Донецк). 145 
новеньких средних танков Т-34 и 267 танков других моделей были готовы 
возглавить атаку. Манштейн хладнокровно проанализировал ситуацию: группе Попова 
противостояли XI танковый корпус генерала Зигфрида Гейнрици, 7-я и 11-я 
танковые дивизии и части 33-й пехотной дивизии, только что прибывшие на 
Восточный фрон