4-й танковой армии, то она продолжала действовать в направлении Бекетовки, 
Красноармейска, т. е. южных пригородов, находящихся в черте большого 
Сталинграда.]




Дивизионный медицинский пункт в Гумраке


Прибыл из управления кадров мой заместитель. Когда я передал ему дела на 
командном пункте, мы решили вместе объехать некоторые пехотные дивизии. 
Накануне моего отъезда в Германию мы отправились в путь в 7 часов утра. Хотя 
уже наступила середина сентября, была теплая безветренная погода. По 
безоблачному небу непрерывно неслись к городу наши бомбардировщики, 
эскортируемые юркими истребителями. Мы могли наблюдать в бинокль, как штурмовая 
авиация сбрасывает свой смертоносный груз с большой высоты. А пикирующие 
бомбардировщики врезывались в густые облака дыма, которые постоянно висели над 
горящим Сталинградом. Разрывы сотрясали воздух, возвещая о том, что городу и 
его защитникам нанесены новые раны.

— Я не представлял себе, что русские способны так упорно сопротивляться. Мы все 
были того мнения, что весь город будет взят в течение нескольких дней, — сказал 
мой спутник, который впервые видел, что здесь происходило.

— Вы не первый представитель главного командования, который нам это говорит. Мы 
каждый раз убеждаемся, что главное командование неправильно оценивает русских. 
Это может нам дорого обойтись.

Мы въехали в Гумрак. Я знал, что где-то здесь должен находиться дивизионный 
медицинский пункт. Пока мы его искали, мы заметили, что на расстоянии более 
километра к востоку от селения заняли позиции несколько наших артиллерийских 
батарей. Они непрерывно вели огонь. Противник отвечал из тяжелых орудий. В 
опасной близости от нас взлетали в воздух камни и осколки. Грохот от разрывов 
снарядов был столь силен, что мы должны были чуть ли не кричать, чтобы услышать 
друг друга.

Тут же находился и дивизионный медпункт, большое здание у вокзала, которое 
можно было узнать по флагу с красным крестом. Непрерывно прибывали раненые в 
санитарных машинах, в грузовиках и повозках, запряженных лошадьми. Не все 
лежали на носилках. Некоторым служило подстилкой шерстяное одеяло, а другие 
просто лежали на дне грузовика. В довольно большом помещении хирурги и их 
помощники работали за двумя операционными столами. В первую очередь 
производились ампутации и оказывалась помощь раненным в горло, затем наступала 
очередь раненных в живот и легкие. Собственно говоря, следовало отдать 
предпочтение раненным в живот. Но такие операции длились от двух до трех часов, 
причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли 
произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном 
оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика. Мы 
не стали мешать и лишь заглянули в операционную. Когда мы стояли у двери, мимо 
нас прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и 
форменной одежды; из ведра торчал восковой, с черно-синими прожилками обрубок 
ноги: молодому парню, который лежал под наркозом на столе, ампутировали ногу. 
Хирург как раз накладывал зажимы на сосуды в оставшейся части бедра, а два 
санитара уже стояли наготове с марлей и бинтами, чтобы наложить повязку.

Правду сказать, достаточно было и того, что мы увидели. Но тут к нам подошел 
старшина санитарной роты и повел нас в соседнее помещение, там ждали 
тяжелораненые отправки в тыл армии или на родину. Они лежали на матрацах, на 
травяных подстилках или просто на полу. Ужасающая картина человеческого 
страдания! Молодые крепкие мужчины превратились в калек. Фельдфебель показал на 
солдата, голова которого почти сплошь была покрыта бинтами. Виднелись только 
рот и нос.

— Девятнадцатилетний гимназист; ослеп, но еще этого не знает. Каждого 
спрашивает, будет ли он видеть. В бреду зовет мать.

Другая комната, в которую мы заглянули, также была заполнена калеками. Как и 
всюду, здесь пахло эфиром, гноем и кровью. Но здесь было несколько железных 
кроватей, так что помещение больше походило на лазарет. Молодой врач делал 
обход. У самой двери лежал человек с ампутированной ногой, пехотинец, ему во 
время уличных боев ручной гранатой раздробило левую голень. Мы сели подле него. 
Сначала мы раздали все свои сигареты. Потом, когда раненые закурили, мы завели 
беседу.

— На переднем крае — сущий ад. Ничего подобного я еще не видел на этой войне. А 
я ведь с самого начала в ней участвовал. Иван не отступает ни на шаг. Путь к 
позициям русских устлан их трупами, но и немало наших подохнут раньше. В 
сущности, здесь нет настоящих позиций. Они дерутся за каждую развалину, за 
каждый камень. Нас всюду подстерегает смерть. Здесь ничего нельзя добиться