танковых корпусов задачу создать плацдарм на Дону, XTV танковый корпус должен 
был наступать вниз по Дону из района Каменского, а XXIV танковый корпус — вверх 
по Дону из района Нижне-Чирской.

Рано утром 7 августа земля застонала под тяжестью помчавшихся с грохотом танков.
 Утреннюю тишину сразу нарушили взрывы снарядов и стрекотанье пулеметов. Нашим 
танкам удалось прорвать советскую полосу обороны. Головные подразделения обоих 
наступавших навстречу друг другу корпусов сошлись уже через несколько часов. 
Только тогда и начался настоящий бой. Наши атакующие пехотные дивизии 
столкнулись с искусно и ожесточенно сражающимся противником. Он сразу понял, 
какой опасностью грозили ему немецкие танки, и организовал ожесточенные 
контратаки против танковых корпусов, которые сражались, имея в тылу Дон. А те 
отстреливались, используя всю свою огневую мощь. Однако частям Красной Армии 
удалось прорвать окружение и переправиться на восточный берег Дона. После 
четырехдневных тяжелых боев сражение кончилось. Экстренное сообщение с фронта, 
трубя в фанфары, объявило, что немцы одержали крупную победу. Оно умалчивало о 
том, что нам пришлось дорого заплатить за нее как людьми, так и техникой. 
Потери противника были больше. Однако кое-где на поле сражения под Калачом 
стояли и немецкие сгоревшие или выведенные из строя танки. А это было для нас 
особенно плохо. Ведь мы находились на расстоянии 2000 километров от тыла, и 
замену можно было получить очень нескоро. А главное — Красная Армия выиграла 
драгоценное время для создания фронта обороны между Волгой и Доном, на 
подступах к Сталинграду. Ей удалось задержать 4-ю танковую армию, которая уже 1 
августа прорвалась из района Цимлянской через Калмыцкую степь к южным подступам 
Сталинграда. По приказу Главного командования сухопутных сил 6-я армия 
вынуждена была 12 августа передать на усиление 4-й танковой армии 24-ю танковую 
и 297-ю пехотную дивизии. Оба соединения перешли Дон по наведенному мосту у 
Потемкинской. Для закрепления достигнутого под Калачом успеха от 6-й армии 
требовалось немедленно продолжать наступление по ту сторону Дона. Но она была 
не в состоянии это сделать. Мы снова потеряли драгоценное время. Приходилось 
перегруппировывать соединения, восполнять потери в оружии и боевой технике, 
получать боеприпасы и горючее.




Потери растут, настроение падает


Я просматривал донесения о потерях, поступившие из дивизий. К тем из них, 
которые особенно пострадали, я выезжал на место. Такой пострадавшей дивизией 
была 376-я пехотная под командованием генерал-лейтенанта Эдлера фон Даниэльса. 
После боев она сосредоточилась вместе с 384-й и 44-й пехотными дивизиями в 
излучине Дона к востоку от Клетской. Эти три дивизии имели задачу отбросить 
войска Красной Армии за Дон и в общем выполнили ее; правда, в дальнейшем 
советским частям снова удалось во многих местах форсировать Дон и создать 
плацдармы на его западном берегу.

Но и эти бои стоили немецким войскам больших потерь: так, численный состав 
многих пехотных рот 376-й дивизии доходил до 25 человек. В 44-й и 384-й 
пехотных дивизиях дело обстояло несколько лучше. Но и при численности в 35–40 
человек в роте было мало оснований для оптимистических настроений.

При наступлении 6-й армии к Волге кровь немецких солдат лилась рекой. Отошли в 
прошлое легкие успехи западной кампании, равно как и бодрое настроение солдат, 
характерное для лета 1941 или для мая и июня 1942 года. Во время моих поездок в 
вездеходе я постоянно встречал отставших солдат, которые после тяжелых боев 
разыскивали свои части. Особенно запомнились мне двое, участвовавшие в сражении 
под Калачом. Они служили в той дивизии, куда я направлялся. Я взял их в свою 
машину.

Сидевший за моей спиной ефрейтор, еще находясь под свежим впечатлением 
пережитых боев, рассказывал:

— В таком пекле даже здесь, на Востоке, мне еще не приходилось бывать. Задал 
нам Иван жару, у нас только искры из глаз сыпались. Счастье еще, что наши окопы 
глубокие, иначе от нас ничего бы не осталось. Артиллерия у русских знатная. 
Отлично работает — что ни выстрел, то прямое попадание в наши позиции. А мы 
только жмемся да поглубже в дерьмо зарываемся. Много наших от их артиллерии 
пострадало. А самое большое проклятие — «катюши». Где они тюкнут, там человек и 
охнуть не успеет.

Товарищ ефрейтора — о нем я по ходу разговора узнал, что его мобилизовали 
накануне сдачи экзамена на аттестат зрелости, — добавил:

— А как идет в атаку советская пехота! Я от их «ура» чуть совсем не спятил! 
Откуда берется эта удаль и презрение к смерти? Разве такое может быть только 
оттого, что за спиной стоит комиссар с пистолетом в руке? А мне сдается, есть у 
русских кое-что такое, о чем мы и понятия не имеем.