уничтожались на земле советскими бомбардировщиками или низко летящими «швейными 
машинами». Не помогло и то, что Шмидт радировал откомандированному капитану 
Тепке: «Если и теперь количество самолетов не будет увеличено, поднимите 
скандал».




Аэродром Гумрак


14 января утром команда квартирмейстеров штаба армии приняла командный пункт 
71-й пехотной дивизии. На следующий день Питомник был потерян окончательно. 
Наземному персоналу еле удалось отойти на запасный аэродром, Гумрак, который 
наскоро был подготовлен за два предыдущих дня. Командир VIII армейского корпуса 
генерал-полковник Гейтц тоже вынужден был поспешно оставить свой командный 
пункт на краю аэродрома Питомник. Он появился со своим штабом в нашем 
расположении близ Гумрака. Штаб XIV танкового корпуса, до сих пор находившийся 
между Питомником и Ново-Алексеевским, также отошел в район Гумрака.

В эти дни полковники Латтман и д-р Корфес были произведены в генерал-майоры. 
Латтману, танковая дивизия которого была полностью уничтожена, было поручено 
командование 389-й пехотной дивизией, после того как ее бывший командир 
генерал-майор Магнус оказался в этой ситуации совершенно не соответствующим 
своей должности. Быть может, Магнус думал, что Шмидт позволит ему улететь. Но 
этот расчет оказался ошибочным.

К середине января котел значительно сузился. Новый фронт на юге и на западе 
проходил вдоль окружной железной дороги. Он был занят потрепанными остатками 44,
 76, 297 и 376-й пехотных, 3-й и 29-й моторизованных дивизий, 14-й танковой 
дивизии и так называемыми крепостными батальонами. Теперь командный пункт армии 
у Гумрака находился под непосредственной угрозой. Нам приходилось опасаться, 
что новая оборонительная линия долго не выдержит. К тому же на занятые нами 
блиндажи претендовали штабы и войска, которые вели бои. Поэтому 16 января утром 
штаб армии переместился в «Гартманнштадт». Снова сжигались документы и боевое 
имущество. На новый командный пункт было взято только самое необходимое. Мы 
ехали по шоссе в немногих уцелевших автомашинах, маленькими группами, мимо 
тащившейся в город вереницы изголодавшихся, больных и раненых солдат, похожих 
на привидения.

На вокзале в Гумраке мы попали в плотную толпу раненых. Подгоняемые страхом, 
они покинули лазарет на аэродроме и тоже устремились на восток. Остались лишь 
тяжелораненые и безнадежно больные, эвакуация которых из-за недостатка 
транспортных средств была невозможна. Надежды вылечить их все равно не было. 
Паулюс приказал главным врачам оставлять лазареты наступающему противнику. 
Русские нашли и штабель окоченевших трупов немецких солдат, которые несколько 
недель назад были навалены за этим домом смерти один на другой, как бревна. У 
санитаров не было сил вырыть в затвердевшей, как сталь, земле ямы для мертвых. 
Не было и боеприпасов, чтобы взорвать землю и похоронить в ней погибших.




Транспортные самолеты не прибыли


Аэродром Гумрак не мог заменить Питомника ни в малейшей степени. Он находился 
под артиллерийским обстрелом, взлетно-посадочная полоса его была искорежена 
снарядами и авиабомбами. Тяжелые транспортные машины могли садиться только с 
величайшим риском. Сначала командование люфтваффе вообще отказывалось посылать 
туда самолеты, поскольку за последние дни от русской зенитной артиллерии, 
истребителей и бомбардировок, а также из-за аварий при посадке немецкая авиация 
потеряла десятки самолетов.[77 - Архив автора.] После утраты Питомника прошло 
два дня, минуя и третий, но ни один самолет не приземлился, хотя с нашей 
стороны было сделано все, чтобы привести в порядок аэродром Гумрак, и штаб 
группы армий «Дон» получил донесение об этом. Очевидно, он не сумел заставить 
командование люфтваффе направлять самолеты в Гумрак. Паулюс обратился с 
радиограммой непосредственно к Гитлеру:



«Мой фюрер, вашим приказам о снабжении армии не подчиняются. Аэродром Гумрак с 
15 января годен для посадки. Площадка безупречна для посадки ночью. Наземная 
организация имеется, необходимо срочное вмешательство, грозит величайшая 
опасность».[78 - Архив автора.]


На созванном командующим армией оперативном совещании Шмидт напропалую ругал 
командование люфтваффе. Обер-квартирмейстер был в отчаянии. Именно к нему 
сходились требования измученных голодом частей, сливаясь в громкий вопль ужаса: