Так и этот наш разговор закончился ничем. Мы размышляли и дискутировали. Однако 
мы сами заставляли себя топтаться в заколдованном круге. Мы не были способны 
отбросить бессмысленные и даже преступные приказы и подняться до подлинной 
ответственности перед нашим народом. И поэтому даже взволнованные обращения 
немецких антифашистов нам тогда не помогли.




Дорога смерти


Генерал-лейтенант Шмидт вызвал меня к себе.

— Произведите рекогносцировку нового командного пункта, Адам. Мы собираемся 
использовать командный пункт 71-й пехотной дивизии, которая переходит в город 
южнее реки Царица. Насколько я знаю, мы сумеем разместиться в убежищах, 
расположенных в балке близ поселка Сталинградский. Немедленно займитесь их 
распределением. У Сталинградского шоссе, где отходит дорога к балке, вас будет 
ждать адъютант 71-й пехотной дивизии.

Вернувшись в свой блиндаж, я по телефону договорился с начальником тыла дивизии 
о том, когда я прибуду к нему. 13 января в 9 часов моя автомашина стояла 
готовой к отъезду. До шоссе было всего несколько сот метров. Вереница раненых 
продолжала двигаться по направлению к городу. Уже через километр моя легковая 
машина-вездеход была переполнена ими. Двое раненых стояли даже на подножках.

— Поезжайте медленнее, — приказал я водителю, опасавшемуся за целость осей и 
рессор. Я решил сделать небольшой крюк в Сталинград и сдать там раненых в 
лазарет. Хотя машина уже была сильно перегружена, сразу же за Гумраком мы взяли 
еще одного. Я увидел его еще издали: он стоял, умоляюще протянув замотанные в 
тряпье руки. Когда мы медленно подъехали ближе, я увидел на детском лице 
выражение отчаяния. По его щекам текли слезы. Я вспомнил сына и велел 
остановиться. Несчастный, ковыляя, подошел к машине.

— Пожалуйста, возьмите меня в Сталинград! — попросил он. Мы потеснились, и 
раненый сел на переднее сиденье. Юноше не было еще и 19 лет. Уже несколько 
часов с обмороженными руками и ногами сидел он на дороге, и никто не сжалился 
над ним. Он не знал, как благодарить меня, и все время пытался пожать мне руку. 
Ему казалось, что в Сталинграде он найдет спасение.

Я высадил раненых у лазарета в западной части города, замолвив за них слово 
дежурному врачу. Юношу нам пришлось почти нести на руках. На прощанье он хотел 
подарить мне кусок сухой колбасы.

— Это мама прислала, я все хранил колбасу, — сказал он простодушно.

Конечно, я отказался от подарка, сказав, что ему это нужнее, чем мне.

По обочинам шоссе лежало много трупов — так закончили свой путь раненые и 
больные. Они прилегли на минутку, чтобы набраться сил, от усталости заснули и 
замерзли. Мертвые лежали и на дороге. Никто не заботился о том, чтобы предать 
их земле. Танки и легковые машины проезжали по замерзшим трупам и сплющивали их.
 Водители и пешеходы натыкались на них и бесчувственно и тупо брели, спотыкаясь,
 дальше. Это шоссе прозвали «дорогой смерти».

Названию этому отвечали и сотни всевозможных разбитых грузовиков, легковых и 
специальных автомашин, разбитых и опрокинутых авиабомбами, с вывалившимся 
грузом и искромсанными трупами людей. То и дело попадались искореженные танки и 
орудия, иногда сгоревший самолет и, наконец, бесчисленное множество вполне 
исправных автомашин, которым не хватало лишь горючего.

Мой вездеход остановился. В него сел поджидавший меня адъютант 71-й пехотной 
дивизии. После всего, что я видел, разговаривать не хотелось.




«Гартманнштадт»


Мы свернули в глубокую балку, по дну которой между крутыми склонами проходила 
дорога. Здесь был сооружен настоящий поселок из бункеров. По фамилии командира 
дивизии генерал-лейтенанта фон Гартманна он был назван «Гартманнштадт». 
Блиндажи были расположены по крутому левому откосу в три этажа, соединенных 
между собой лестницами. Лестницы и переходы были ограждены перилами. Кухню и 
кладовую также вырыли в откосе.

Во время Западной кампании 71-я пехотная дивизия взяла северные форты Вердена — 
Во и Дуомон. Ее прозвали «везучей». В качестве опознавательного знака на ее