желания по крайней мере снять с нас ответственность за объявление войны. 
Поэтому 
я спросил, следует ли нам до получения от русского правительства ожидаемого 
извещения открывать военные действия, которые в условиях наступления на Западе 
должны были свестись к демонстрации и обманным маневрам. Поскольку, по словам 
Мольтке, наши патрули могли перейти русскую границу лишь несколько дней спустя, 

нам совсем ни к чему было выступать в качестве агрессора.

Поднятый мной вопрос был отодвинут на задний план полученной в этот момент 
телеграммой Лихновского, которая побудила нас сделать последний шаг, 
направленный к сохранению мира. В этом деле я поддержал Бетмана, а позднее 
ответил в утвердительном смысле на его вопрос о том, можем ли мы обещать 
англичанам не нападать на французское побережье, и даже рекомендовал канцлеру 
заявить об этом в рейхстаге.

Эта мирная акция была обречена на неудачу, ибо Лихновский заблуждался. Но во 
всяком случае он показал, что Германия не желает войны.

В ночь с 1 на 2 августа у рейхсканцлера повторился диспут по вопросу об 
объявлении нами войны - на сей раз Франции. Канцлер полагал, что мы должны были 

тотчас объявить войну Франции, ибо намеревались пройти через Бельгию. Тут я 
вставил, что мне и раньше было непонятно, зачем мы опубликовали объявление 
войны 
России одновременно с приказом о мобилизации; я не видел также никакой нужды 
объявлять войну России, прежде чем мы вступим на ее территорию. Я сослался на 
донесения нашего посла в Лондоне, согласно которым проход через Бельгию 
неминуемо должен был вовлечь нас в войду с Англией, и спросил, нет ли у армии 
какой-нибудь возможности воздержаться от прохода через Бельгию. Мольтке заявил, 

что другого пути не существует. У меня создалось впечатление, что возможность 
вмешательства в действие транспортного механизма исключалась. Я заявил, что в 
таком случае мы должны рассчитывать на немедленную войну с Англией. Каждый день 

является выигрышем для мобилизации флота. Поэтому извещение Бельгии нужно 
послать как можно позднее. Мне обещали подождать до второго дня мобилизации, но 

это обещание выполнено не было. В то время мне было неизвестно, что Бетман уже 
29 июля сообщил британскому послу, а с ним вместе и всей Антанте, равно как и 
Бельгии, о возможности военных операций в этой стране. Это было сделано, исходя 

из желания сохранить хорошие отношения с Англией даже в случае континентальной 
войны.

Впечатление, что наши политические руководители потеряли голову, становилось 
все 
более тревожным. Раньше они предполагали, что проход через Бельгию не является 
чем-то раз и навсегда решенным. С момента же объявления русской мобилизации 
канцлер производил впечатление утопающего.

В то время как юристы министерства иностранных дел углублялись в академический 
вопрос о том, находимся ли уже мы в состоянии войны с Россией или нет, 
обнаружилось, что мы забыли спросить Австрию, желает ли она бороться вместе с 
нами против России. Италия также не была извещена об объявлении нами войны 
России{169}. Уходя с заседания, военные с ужасом говорили мне о состоянии 
нашего политического руководства. Не менее удручающе действовало на меня 
впечатление, что генеральный штаб неправильно оценивал значение войны с Англией 

и, не обращая на нее внимания, шел навстречу столкновению с Францией, 
рассчитывая, очевидно, на кратковременную войну. Решения, принимаемые в этот 
час, ни в чем не направлялись заранее обдуманными планами политико-
стратегической мобилизации, рассчитанной на войну с целом.

Когда кайзер убедился в неудаче своих усилий спасти мир, он был глубоко 
потрясен. Один издавна близкий ему человек, встретившийся с ним в первые дни 
августа, рассказывал, что он никогда не видел такого трагического и 
взволнованного лица, как у кайзера в эти дни.

Возбужденный обмен мнениями между Бетманом и Мольтке продолжался 2 августа во 
дворце кайзера в моем присутствии. Мольтке не придавал никакого значения 
формальному объявлению войны Франции. Он указывал на целый ряд совершенных 
французами враждебных актов, о которых он получил донесения; война фактически 
началась и остановить развитие событий было невозможно. Я неоднократно указывал,
 
что мне вообще непонятно, зачем нужно объявлять войну Франции, ибо подобные 
акты 
всегда имеют привкус агрессии; армия может идти к французской границе и без 
этого.