области руководства), мог быть устранен лишь с течением времени. Даже если бы 
количество кораблей оставалось неизменным, флот становился бы с каждым годом 
все 
лучше, как молодое вино. Механическое сравнение количества кораблей теряло свое 

значение по мере того, как усиливался вес психологического фактора - 
внутреннего 
укрепления флота.

С французской стороны открыто выражалось сомнение в том, что мы окажемся 
настолько "безумными", чтобы после 1912 года сократить число находящихся в 
постройке кораблей в соответствии с законом о флоте. Но мы рискнули на это и 
тем 
дали Англии убедительное доказательство того, что не стремимся к гонке 
вооружений. Несмотря на это обстоятельство и тот факт, что наши союзы не давали 

нам ничего существенного на море, я считал, что примерно с 1916 года английское 

нападение станет маловероятным с точки зрения морской войны. Таким образом, 
каждый год мира являлся для нас бесценным выигрышем.

Во время вышеизложенных бесед, состоявшихся в Тараспе, я совершенно ясно 
развивал эти положения.

Если бы канцлер пошел на коллегиальное решение этого вопроса, от чего не 
уклонился бы никакой другой государственный деятель, он достиг бы разделения 
ответственности. Со своей стороны я высказался бы против ультиматума.

В своей боязни ясного образа действий канцлер при этом столь мало подготовился 
на случай, если дело примет серьезный оборот, что он ни разу не обсуждал с 
руководителями военных сил ни политико-стратегических вопросов, ни перспектив 
мировой войны вообще. Меня не информировали и о плане вторжения в Бельгию, 
которое немедленно подняло бы ряд морских вопросов. Из этого можно сделать 
вывод, что меня можно упрекнуть в том, что еще в мирное время я не настоял на 
мобилизации всего руководства империей. Но тот, кто знает отношения в наших 
тогдашних правящих кругах, никогда не сделает мне такого упрека.

Самая тяжкая вина Бетмана-Гольвега перед мировой историей заключается не в его 
ошибочной оценке положения, создавшегося в июле 1914 года, а в пренебрежении к 
вооружению, обнаруженном им раньше, в те годы, когда неприятельская коалиция 
собирала все свои силы и посредством военных приготовлений укрепляла в своих 
континентальных участниках решимость использовать всякую удобную возможность 
для 
вооруженной облавы на Германию. Ценою небольшой затраты сил и едва заметных при 

распределении на длительный срок расходов германский народ мог быть спасен от 
удара, нанесенного этой войной, если бы постоянная озабоченность возможностью 
такого удара вызвала принятие необходимых мер предосторожности. Опасность была 
налицо; следовало сделать из нее вывод, ибо Франция и Россия дошли в своих 
вооружениях до пределов возможного, а Франция в известном смысле даже превзошла 

их. Напротив, Германия и Австро-Венгрия далеко еще не напрягли своих сил. Чем 
объяснить это ужасное упущение, которое у всякого национально окрепшего народа 
вызвало бы самые тяжелые упреки по адресу ответственных за него государственных 

деятелей?

Канцлер, поддерживаемый имперским министром финансов Вермутом, чувствовал страх 

перед словами "гонка вооружений". Он думал служить миру, отставая в готовности 
к 
войне. Это должно было убедить Антанту в наших мирных намерениях. В 
действительности же весь свет знал, что мы желали сохранить мир, но он поднимал 

по поводу наших недостаточных военных законопроектов такой крик возмущения, 
какой нельзя было бы превзойти даже и при действительно широких вооружениях 
Германии. Благодаря недостаточности наших вооружений соседям становилось все 
легче извлечь меч из ножен. Если бы в 1909 году мы сделали из роста русского 
могущества тот вывод, что нам нужно идти в ногу с вооружениями противника, мир 
и 
основанные на уважении добрососедские отношения с Россией были бы обеспечены. С 

нашей стороны было роковой методической ошибкой при невыгодности нашего 
дипломатического и географического положения не довести свою обороноспособность 

до предела. Что стало бы с Пруссией-Германией, если бы Фридрих Великий и его 
отец испугались "гонки вооружений" с Австрией. Народ, который участвовал в 
столь 
горячем экономическом соревновании, как мы до войны, не должен бояться 
подозрений конкурентов и пацифистов, если он не хочет потерять решительно все.