что русские сами идут нам навстречу. Потом будет поздно. Наша попытка оттянуть 
момент решения может оказаться для нас роковой.
 3 октября 1943 года. Сегодня снова говорили с Даниэльсом о вступлении в 
«Офицерский союз». И снова сошлись во мнении, что нам всем недостает информации 
о внутреннем положении и настроениях в Германии. Как я могу принять какое-либо 
решение, если даже члены «Офицерского союза» сами ничего не знают и лишены 
подобной информации? Что изменило в этом отношении их вступление в Союз? Они 
знают столько же, сколько и я. Такими же ограниченными остаются и их 
организационные возможности.
 4 октября 1943 года. Я хочу выполнить желания генерала Мельникова, высказанные 
им 2 октября. Эти желания разделяются, по-моему, на два пункта:
 1. Освободить генералов из лагеря № 48 от мнимых, по моему мнению, 
обязательств по отношению ко мне, взятых ими при составлении и подписании 
документа от 1.09.43 г.
 2. Пересмотреть наше мнение, изложенное в документе от 1.09.43г., где мы 
квалифицируем шаги генерала фон Зейдлица и других присоединившихся к движению 
«Союза немецких офицеров» как измену родине и нарушение присяги.
 Я, наверное, смогу это сделать, но только лишь после того, как мне дадут 
возможность поехать в лагерь № 48, потому что заявление, сделанное мною здесь, 
вызовет недоумение у генералов и не будет иметь желаемого эффекта.
 Я уверен, что если я с генералами спокойно, в моей манере, поговорю, то они со 
мной согласятся. Тогда сумею выступить от имени всех генералов с заявлением 
относительно этих двух пунктов, затронутых Мельниковым в его выступлении, то 
есть ликвидировать документ от 1.09.43 г.
 Я лишь не до конца уверен в том, что генералы Хейц, Штреккер и Пфеффер 
присоединятся к моим предложениям. Что касается остальных, то думаю, что мне 
удастся их убедить. Полагаю, что это не будет важным событием, если Хейц, 
Штреккер и Пфеффер не присоединятся.
 Ну что же, они тогда будут изолированными, а мы будем стоять на новой позиции 
и в отношении «Союза немецких офицеров». Удовлетворит ли это генерала 
Мельникова?
 Если это так, то я могу сделать заявление, касающееся только первого пункта, 
то есть освободить генералов от мнимого обязательства по отношению ко мне. Но я 
попрошу не объявлять это заявление перед генералами в лагере, пока я сам с ними 
не поговорю.
 8 октября 1943 года. Сегодня беседовал с комиссаром госбезопасности 
Мельниковым. Я вторично обратился к нему с просьбой разрешить выезд в лагерь № 
48 для беседы с немецкими генералами о ликвидации их коллективного заявления от 
1 сентября с.г.
 Я удивляюсь, почему он мне до сих пор еще не доверяет. Разве не ясно, что если 
я ставлю вопрос о поездке в генеральский лагерь, чтобы там говорить с 
генералами, то я заинтересован в том, чтобы довести дело до полного 
удовлетворения.
 Я так и не смог объяснить комиссару, почему я не в состоянии уже сейчас, до 
поездки, сделать заявление о пересмотре позиции, занятой нами в том несчастном 
документе от 1 сентября…
 9 октября 1943 года. Я практически уверен, что моя поездка увенчается успехом. 
И что и я, и остальные генералы вместе дадим письменное заявление, в котором 
наша позиция в отношении «Офицерского союза» и вошедших в его состав генералов 
будет пересмотрена в положительном для русских смысле.
 Если моя поездка не увенчается успехом, то я от своего имени дам письменное 
заявление о пересмотре моей позиции.
 10 октября 1943 года. Сегодня я сообщил генералу Корфесу, что, как и ранее, 
подтверждаю отрицательную позицию по отношению к «Офицерскому союзу», так как 
мне трудно принять решение только на основе одностороннего изучения фактов. Я 
чувствую на себе такое внимание, как спелая слива, которую постоянно пробуют — 
нельзя ли ее уже сорвать с дерева? Меня буквально штурмуют, требуя принятия 
решения.
 Мыслимо ли, чтобы главнокомандующий арестовал Гитлера? Имеется ли к этому 
реальная возможность? Возьмем пример: выполнит ли капитан Паулюс, мой сын, 
приказ фельдмаршала Манштейна — арестовать Адольфа Гитлера? Можно ли незаметно 
подготовить такое войско, которое гарантировало бы успех этого дела и 
предотвратило бы всякое сопротивление?
 15 октября 1943 года. Вот уже несколько дней я снова в лагере № 48. Я еще не 
совсем готов. Оказалось, что необходимо говорить с каждым генералом в 
отдельности, а это не так просто и требует времени. Все они — пожилые люди, 
которым, естественно, трудно отказаться от своих слов. Поэтому трудно найти ту 
необходимую, удовлетворяющую все стороны, формулировку. Люди считают себя 
только солдатами и бесконечно далеки от политики.
 Русским трудно понять, какое тяжелое моральное давление оказывает на меня то, 
что я военнопленный. Поэтому лучше делить судьбу со всеми, какая она есть. 
Кроме того, в Дуброво я нахожусь под постоянным давлением.
 Я не могу принять окончательного решения, пока в нем не буду окончательно 
убежден. Я хочу принять это решение с чистым сердцем, без какого-либо личного 
расчета.
 Я все время над этим думаю. Но сейчас еще не могу преодолеть этот рубеж. Ведь 
я мог бы поступить иначе. Прямо заявить: «Оставьте меня в покое, я не желаю вас 
слушать». Этого ведь я не делаю. Значит, я ищу этот путь.
 17 октября 1943 года. Сегодня я отдал подписанный мной и 15 генералами 
документ следующего содержания: «Как нам сообщили, коллективное заявление,