этой беседы заявил, что он совсем не заинтересован в том, чтобы "играть роль 
полководца" (хотя его, безусловно, привлекала связанная с этим слава). Он 
подчеркнул, 
что решающее значение в этом вопросе играет власть, и что он один обладает 
достаточным авторитетом для того, чтобы добиться выполнения своих решений. Он 
верил 
только во власть и считал, что она олицетворена в его воле. Наряду с этим не 
следует 
отвергать мысль о том, что он после польской кампании боялся, что заслуги 
генералов 
могут умалить его авторитет в глазах народа и что он поэтому с самого начала в 
вопросе о 
ведении войны на западе занял такую диктаторскую позицию. 
Этому человеку с его необузданной жаждой власти, не останавливавшемуся при этом 
ни 
перед чем и обладавшему высоким умом, противостояли генералы фон Браухич и 
Гальдер. 
Они имели перед собой человека, утвержденного в своей должности главы 
государства 
волей народа, и одновременно своего высшего прямого начальника. 
Борьба с самого начала велась неравными силами, даже если бы противниками 
Гитлера в 
армии были бы другие люди. 
Будущий фельдмаршал фон Браухич был очень способным генералом. Правда, во время 

инспекторских и полевых поездок офицеров Генерального Штаба, в которых я 
участвовал 
под руководством генералов барона фон Гаммерштейна и Адама, он проявил себя не 
в 
такой степени, как генералы барон фон Фрич, Бек, фон Рундштедт, фон Бок и фон 
Лееб, 
однако его можно было, во всяком случае, после них, назвать [77] в числе первых,
 и, как 
показали события, он вполне справлялся с руководством сухопутными силами. 
Что касается его характера, то его благородство не подлежит сомнению. Нельзя 
отрицать 
и наличия у него силы воли, хотя, по моим впечатлениям, ее проявления носили 
скорее 
отрицательный характер, ибо она выливалась в некое упрямство, а не носила 
конструктивный характер. Он охотнее выслушивал чужие решения, вместо того, 
чтобы 
принимать их самому и добиваться их осуществления. Иногда он, очевидно, избегал 

принимать их, чтобы избежать борьбы, к которой он не считал себя подготовленным.
 
Браухич во многих случаях смело отстаивал интересы армии, например, когда он 
добивался от Гитлера публичной реабилитации генерал-полковника барона фон Фрича,
 
хотя он знал, что этим навлекает на себя недовольство Гитлера. Приказ по армии, 

который он отдал в связи со смертью фон Фрича, был признаком мужества. Но в 
собственном смысле этого слова его нельзя было назвать борцом. Приложить все 
свои 
силы для осуществления своего решения - это была не его стихия. Во всяком 
случае, 
генерал-полковник Бек как-то с горечью сказал мне, что Браухич во время 
чехословацкого 
кризиса отстаивал точку зрения ОКХ без особой энергии и предоставил Беку самому 

вести борьбу. С другой стороны, однако, тем, кто упрекает фон Браухича в 
нерешительности при постановке вопроса о насильственном свержении Гитлера, как, 

например, бывший посол в Риме фон Гассель, необходимо ответить следующее: 
совсем 
иное дело вынашивать, как это свойственно политическим деятелям, планы 
государственного переворота за письменным столом, не чувствуя за собой никакой 
ответственности (как в свое время г-н фон Гассель), чем, находясь во главе 
армии, 
осуществить такой переворот, приводящий в мирное время к опасности 
возникновения 
братоубийственной войны, а во время войны - к победе внешнего врага. 
Фельдмаршал фон Браухич, элегантный мужчина подчеркнуто аристократического типа,
 
вел себя весьма достойно. Он был корректен и вежлив, даже любезен, хотя его 
любезность 
не производила на собеседника впечатления теплого отношения. Так же, как в его 
внешности, ничто не напоминало борца, внушающего своему противнику уважение или,
 
по крайней мере, осторожность, так в ней нельзя было обнаружить и энергии,