всем 
участке корпуса, и те распоряжения, которые я отдавал на месте, попадали сразу 
же в 
оперативную группу штаба, он сам также своевременно получал сведения. Кстати, 
Колер 
в период моего плена оказался верным другом и помощником моей жены. 
Моим постоянным спутником в этих поездках наряду с двумя верными водителями 
Нагелем и Шуманом и двумя связными мотоциклистами был мой адъютант обер-
лейтенант Шпехг. Мы называли его "Пепо" за его небольшую тонкую фигуру, 
свежесть и 
беззаботность. Он представлял собой тип молодого офицера-кавалериста, каким его 
себе 
обычно представляешь. Бодрый, молодцеватый, с долей легкомыслия по отношению к 
опасностям, сообразительный и находчивый, всегда веселый и несколько наглый - 
качества, которыми он завоевал мое сердце. Он был хорошо сложен как кавалерист 
(его 
отец был большим любителем лошадей, а его мать - замечательной наездницей) и, 
едва 
став лейтенантом, незадолго до войны выиграл несколько больших скачек. Он был 
всегда 
готов к любым поездкам, но больше всего любил участие в "дозорах" вместе со 
своим 
командиром корпуса. Пока мы, будучи в танковом корпусе, могли ежедневно бывать 
на 
поле боя, "Пепо" был доволен мною и своей судьбой. Но [198] когда я позже в 
качестве 
командующего армией не мог уже так часто бывать на фронте, он начал терзаться 
своим 
положением и настойчиво проситься в часть. Стремление, вполне понятное для 
молодого 
офицера. Я часто выполнял его Желание, и в Крыму он дважды очень умело и храбро 

командовал эскадроном одного разведывательного батальона. Когда я перед 
Ленинградом 
вновь послал его в одну дивизию, он разбился со "Шторхом" - потеря, которая 
причинила мне большую боль. 
Вернемся к 56 корпусу. Жизнь в палатках и машине была тяжелой, и мы часто 
зверски 
уставали. В такое время нас ободряли маленькие веселые эпизоды, которые нам 
приходилось переживать. Однажды мы мучительно медленно двигались в составе 
колонны 3 мотодивизии по узкой дороге, которая не давала возможности обгона. Мы 

двигались в сплошном облаке пыли. Перед радиатором мы видели только тень 
движущейся впереди машины или задний огонь, который предусмотрительно зажигался 

на ней. На перекрестке дорог около одной деревни создалась пробка. Облако пыли 
опало 
и медленно рассеивалось. Мы взглянули вперед, и наши лица вытянулись от 
удивления. 
Несколько секунд мы сидели без движения. Мы увидели впереди нас два советских 
броневика. Они уже давно, ничего не подозревая, ехали в нашей колонне. К нашему 

счастью, их экипаж, заметивший, где он находится, был ошеломлен не менее нас. 
Если бы 
они проявили сообразительность, то могли бы открыть по нас огонь из всего 
оружия. 
Однако они с завывающими моторами ушли влево и свернули на боковую дорогу. 
В другой раз в ужасную жару, черные, как негры, от пыли, мы, довольно усталые, 
прибыли 
в штаб 8 тд. В то время, когда командир докладывал обстановку, офицер штаба 
дивизии 
майор Берендзен (в настоящее время депутат бундестага), бывший, впрочем, 
прекрасным 
офицером танковых войск, протянул мне бутылку французского коньяка во льду. Где 
он 
мог в этой жаре достать льду? Выяснилось, что саперная рота, оборудуя новый 
подъезд к 
мосту, раскопала большой холм, оказавшийся засыпанной землей ледяной горой - 
складом льда молочной фермы. Пожалуй, никогда еще коньяк не доставлял мне 
такого 
удовольствия, как в этот раз. 
Спустя несколько дней мы проезжали по охваченному пламенем юроду Сольцы. Вдруг 
из 
густого дыма прямо перед нашей машиной появился какой-то русский. Он тащил за 
собой 
небольшую тележку, нагруженную ящиками, в которых поблескивали небольшие 
бутылки 
с водкой государственного спиртоводочного завода. Видимо, он "спас" их из 
государственного [199] склада и решил, что полезно будет принести и нам дань в 
виде