наступательной 
операции предполагала, что мы приступим к боевым действиям слишком поздно, хотя 

этот недостаток до некоторой степени можно было компенсировать за счет сужения 
фронта наступления. К плюсам можно отнести тот факт, что в ходе двух крупных и 
двух 
небольших военных кампаний мы смогли приобрести опыт, которому русским нечего 
было противопоставить. Мы были уже ветеранами боевых действий, знающими свое 
дело 
от "А" до "Я". Разумеется, в двадцатых годах мы развивали свои танковые войска 
и 
авиацию примерно теми же темпами, что и русские, но затем у нас в этой сфере 
имел 
место период быстрого прогресса и успешных военных экспериментов, в то время 
как 
война с Финляндией показала слабости русских. Что касается люфтваффе, то я 
безгранично верил в наших летчиков и знал, что группе армий фон Бока, с 
которыми 
предстояло взаимодействовать 2-му воздушному командованию, в этом плане не о 
чем 
беспокоиться. 
Битва предстояла нелегкая, в ней могли возникнуть кризисные моменты, а также 
неожиданные сложности, связанные с проблемой снабжения войск всем необходимым. 
[126] Но разве наша цель, заключавшаяся в том, чтобы не пустить коммунизм в 
Западную 
Европу, не стоила того, чтобы мы сделали все возможное для ее достижения? 
Гитлер в 
"Майн кампф" называет войну на два фронта опасной ошибкой. Трудно предположить 
- 
по крайней мере лично мне, - что он предал забвению собственные взгляды по 
этому 
вопросу и ввязался в войну на два фронта, не осознавая опасности, с которой это 
было 
связано. Возможно, он где-то в глубине души верил в то, что, своевременно 
расправившись с Россией, он сможет сразу же после этого развернуться и мощным 
ударом 
покончить с угрозой с запада. Однако с уверенностью можно сказать лишь то, что 
он 
совершенно не думал о том, чтобы нанести тяжелый и, возможно, решающий удар по 
России со стороны Средиземноморья, что позволило бы ему одновременно нанести 
смертельное ранение Англии в ее наиболее уязвимое место. Одержимый идеями 
континентальной войны, Гитлер недооценил важность Средиземноморского региона, 
что 
имело гибельные последствия. 
Когда 15 или 16 июня 1941 года мой самолет приземлился на прекрасную взлетно-
посадочную полосу аэродрома к северу от Варшавы, я отметил для себя быструю и 
толковую организационную работу моего штаба под руководством нового начальника 
штаба генерала Шейдемана; штабы, личный состав и боевая техника были уже на 
местах 
или в стадии передислокации к местам развертывания (так, 8-я авиагруппа 
ближнего боя 
под командованием фон Рихтгофена проводила переброску своих сил с Крита). На 
аэродромах из-за обилия самолетов было тесно; однако усовершенствованный 
камуфляж, 
хорошо налаженная работа служб предупреждения и мощная противовоздушная оборона 

если и не могли полностью исключить нападение противника, то, по крайней мере, 
наверняка были способны снизить эффективность авиарейдов русских до минимума. 
Об этом легко писать, но груз ответственности, лежавший на плечах командиров 
отдельных частей и подразделений, был очень велик. Свидетельством этого может 
служить тот факт, что незадолго до начала боевых действий мой весьма 
компетентный 
начальник службы связи доктор Шейдль, очевидно будучи не в состоянии и дальше 
нести 
на себе этот груз, покончил с собой. [127] Его место занял наш бывший военно-
воздушный атташе в Москве полковник Ашенбреннер. Я был очень рад этому 
назначению, 
поскольку он хорошо знал русских. Именно благодаря его мобильности и 
способности 
тонко чувствовать ситуацию командование ВВС всегда располагало точными 
сведениями 
о складывающейся обстановке. 
Во время многочисленных полетов на моем двухфюзеляжном двухмоторном "Фокке-
Вульф-189" я изучил вдоль и поперек весь район сосредоточения наших сил и успел 

познакомиться с ливневыми дождями, такими сильными, что они одни могли бы 
заставить нас отложить дату начала наступления. Однако перенесение его на более 

поздний срок и без того было неизбежным по причине задержек с переброской наших