нашей стороны; и, в-третьих, я верил в то, что моя настойчивость даст новый 
импульс 
процессу наращивания нашего военно-воздушного потенциала. 
12 или 13 июня 1941 года я отправился с побережья пролива на последнее 
совещание по 
плану "Барбаросса", устраивавшееся Гитлером. Официально я еще некоторое время 
оставался на Западном фронте - чтобы все считали, будто основные силы люфтваффе 

под командованием фельдмаршала Кессельринга все еще сосредоточены против Англии.
 
Говоря о блицкриге, я уже упоминал о том, что, когда накануне начала Польской 
кампании Гитлер сообщил мне о заключении пакта о ненападении между Россией и 
Германией, с души у меня упал тяжелый камень. Это произошло 23 августа 1939 
года; 
теперь же была середина 1941 года. Неужели за минувший короткий двухлетний 
период 
ситуация настолько изменилась, что я мог отбросить страхи, которые некогда меня 

терзали? [124] После ухода из Дюнкерка британские войска не могли больше 
осуществлять крупномасштабные операции. Не были готовы к проведению крупных 
операций и британские Королевские ВВС. Наш северный фланг прикрывали армия 
Фалькенхорста и воздушный флот Стумпфа, размещавшиеся в Норвегии, а наш южный 
фланг - Африканский корпус Роммеля и итальянцы; наконец, в результате 
быстротечной 
кампании нами был подавлен балканский очаг сопротивления. Вступление в войну 
Соединенных Штатов находилось под вопросом и в любом случае было делом не 
ближайшего будущего. 
Таким образом, наше положение в 1941 году было гораздо менее опасным, чем в 
1939-м. 
Было ли в таком случае необходимо атаковать Россию? 14 июня в своем последнем 
обращении к генералитету Гитлер снова сказал, что кампания против России 
неизбежна и 
что мы должны начать ее сейчас, если не хотим, чтобы русские напали на нас в 
невыгодный для нас момент. Он снова напомнил нам о тех моментах, из-за которых 
дружба между Россией и Германией вряд ли могла длиться долго. Гитлер отметил 
явный 
идеологический антагонизм, который так и не удалось ликвидировать, обратил 
внимание 
на действия России на Балтийском побережье и на ее западных рубежах, очень 
похожие 
на мобилизацию, а также на все возраставшую агрессивность ее солдат в отношении 

населения приграничных районов, на передвижения войск вблизи границы, на 
ускоренными темпами проводимое русскими наращивание военно-индустриального 
потенциала и т. д. 
В сентябре 1939 года в примыкающем к границе районе глубиной в 300 километров 
Россия держала 65 своих дивизий, в декабре 1939 года - 106, а в мае 1940 года - 
153 
плюс 36 моторизованных дивизий, то есть в сумме 189. Для диспозиции русских 
войск 
была характерна концентрация в центре (к примеру, только в районе Белостокского 

выступа было сосредоточено приблизительно 50 дивизий), что явно 
свидетельствовало об 
агрессивных намерениях. Размещение аэродромов русской военной авиации 
поблизости 
от границы красноречиво говорило о подготовке действий наступательного 
характера. 
[125] 
Точка зрения Гитлера, состоявшая в том, что русские используют первый же 
удобный 
момент для того, чтобы на нас напасть, казалась мне абсолютно правильной. 
Кремль мог 
без труда найти предлог для внезапной атаки. В любом случае, время было на 
стороне 
русских, а они, как никто, умели с толком его использовать. Из докладов 
специалистов 
люфтваффе, которые совсем недавно побывали в России, мне было известно о 
гигантской 
по своим масштабам программе наращивания военно-промышленного потенциала и 
производства вооружений, которую русские начали осуществлять и за которой в 
скором 
времени мы оказались бы неспособны угнаться. К сожалению, Геринг и Гитлер сочли 
эти 
доклады плодами чересчур разыгравшегося воображения. Я же считаю, что сегодня 
только неисправимый оптимист может предполагать, что Россия удовлетворилась бы 
своим статусом после окончания нашей войны с Польшей. 
Итак, если на повестке дня стояла война, каковы же были наши военные 
перспективы в 
1941 году? В минус можно записать то, что предложенная дата начала