бы 
на тяжелую артиллерию как на обузу. Я помню, как главнокомандующий 6-й армии, 
когда 
в 1914 году ее перебросили из Лотарингии в Бельгию, заявил: "Теперь, когда нам 
предстоит война, в которой многое будет решать мобильность, тяжелая артиллерия 
нам 
больше не нужна". 
С тех пор мне не раз приходилось сталкиваться с инстинктивным неприятием всего 
нового, того, что еще не успело сломать сложившиеся предубеждения. Поразительно,
 
насколько сильно подвержены инерции мышления даже представители наиболее 
развитых в интеллектуальном отношении кругов. 
Баварское военное министерство требовало от вольноопределяющихся сдачи всех 
экзаменов и настаивало на том, что перед производством они должны пройти 
гораздо 
более продолжительный, по сравнению с другими кандидатами в офицеры, курс 
практического обучения в своем полку или в военном училище. Прусская система 
подготовки применялась только в нашей военной академии и в Генеральном штабе, 
хотя в 
Баварии перед Первой мировой войной курс академии также считался обязательным 
для 
зачисления в Генеральный штаб. [12] Такой подход имел свои преимущества и 
недостатки, и во время войны в него приходилось вносить изменения по причине 
нехватки офицерского состава. Более длительный период практической подготовки 
перед 
тем, как молодого человека производили в офицеры, однако, шел ему на пользу, и 
во 
времена рейхсвера этот период был вполне резонно существенно увеличен. 
Трагические события в Австрии в июле 1914 года придали последним дням 
пребывания 
моего полка на артиллерийском полигоне в Графенвюре особую окраску. Все 
выглядело 
так, словно военные действия уже начались. Объявление о том, что "угроза войны 
нарастает", и последовавший за ним приказ о всеобщей мобилизации застали наши 
батареи в западных фортах Меца. В те дни и в период первого этапа 
мобилизационных 
мероприятий оснащение и передислокация боевых частей и подразделений, 
расквартированных в Меце, происходили без малейших задержек. Это могло служить 
доказательством того, что подготовительная штабная работа была проделана 
безукоризненно. 
Я вместе со своим полком оставался в Лотарингии до конца 1914 года. Буквально 
перед 
самым Новым годом меня перевели на должность адъютанта командира 1-го 
баварского 
полка пехотной артиллерии, входившего в состав 6-й армии. В 1916 году я получил 

назначение на должность адъютанта командира 3-го баварского артполка, к штабу 
которого был прикомандирован до конца 1917 года. 
После этого я был направлен в Генеральный штаб и служил на Восточном фронте в 
качестве офицера Генштаба в составе 1-й баварской дивизии сухопутных войск. В 
качестве ее представителя я проводил переговоры о временном прекращении огня на 

Дунае. Моим партнером по переговорам был русский офицер Генштаба, которого 
сопровождал в качестве переводчика генерал медицинской службы. Меня поразили 
две 
вещи: во-первых, невероятный интерес противоположной стороны к вопросам тактики 

позиционной войны и, во-вторых, поведение представителей так называемых 
солдатских 
советов, выделенных для охраны участников переговоров. [13] Эти представители 
показались мне неотесанными, необразованными мужланами, но при этом вмешивались 
в 
наш разговор и держались так спесиво, словно это они командовали офицерами, а 
не 
наоборот. Помнится, тогда я подумал, что подобное никогда не могло бы произойти 
в 
германской армии. Однако через какой-нибудь год я понял, что ошибался. Действия 

отдельных подразделений в Кельне в 1918 году очень напоминали поведение русских 

революционеров. Но оставим эти неприятные воспоминания! Остается лишь 
порадоваться, что подобные сцены не разыгрывались в наших войсках в 1945 году. 
В 1918 году, когда я с командованием 6-й армии находился в Лилле в качестве 
офицера 
Генштаба при 2-м и 3-м баварских армейских корпусах, мне часто доводилось лично 

контактировать с главнокомандующим, кронпринцем Баварии Руппрехтом. Нас, 
штабных 
офицеров, по очереди приглашали за его стол, где кронпринц неизменно был 
главным